Тензин Цултим

Материал из Buddha World.

У него три имени: Алдын-оол Монгуш, Николай Куулар, Тензин Цултим. И две судьбы – до и после обретения веры.

В советские времена он освоил бухгалтерский учет в Новосибирском институте советской кооперативной торговли. А в сорок пять лет вместе с мальчишками-хуураками начал изучать в Ленинграде философию буддизма.

Гелонг Тензин Цултим – пятый Камбы-лама Тувы.

Когда-то он ушел из дома, чтобы построить храм в своей душе. Сегодня он помогает строить храм другим.

– Какое у вас было имя в другой – светской – жизни, уважаемый Тензин Цултим башкы?

– В моем самом первом воспоминании детства – наша юрта и мои молодые родители – отец, сидящий на кровати и мать чем-то занятая у печки-буржуйки. Мне тогда было три года, и звали меня Алдын-оол – золотой мальчик. Это мое первое имя. О том, что у меня есть другое имя узнал, когда заканчивал школу села Алдан-Маадыр. Учителя отправили домой за свидетельством о рождении. Мама достала мой документ, удостоверяющий, что родился 30 июля 1947 года в селе Хорум-Даг, из старого сундучка – аптара. Когда получил аттестат, страшно удивился. Там было написано, что я – Николай Куулар, хотя все годы учебы в классном журнале числился как Алдын-оол Монгуш.

– Это была ошибка с чужим свидетельством о рождении?

– Нет, это был я, но мне поменяли имя и фамилию. Мой отец Бугажык Монгуш не успел увидеть, как вырос его сын. Ему было 20 лет, когда, помогая людям переправлять скот через реку Хемчик, он утонул. У него была короткая и трагическая жизнь. Его, сына правителя сумона, у которого отобрали знак власти кымчы – плетку, конфисковали скот и лишили прав, не взяли в школу и всячески притесняли. И после его смерти мама, Ынаак Куулар, руководствуясь соображениями безопасности, оформила меня на свою фамилию и дала имя Николай.

Я – единственный сын Бугажыка Допчаевича Монгуша – не унаследовал его фамилию и не знаю своих родственников по отцовской линии. Когда в 1963 году после восьмилетней школы продолжил учебу в школе-интернате села Бора-Тайга, возникли недоразумения. Учителя вызывают к доске: «Николай, Коля», а я не понимаю, что это меня. Ругали за бестолковость, пока к новому имени не привык.

В школе не был ни октябренком, ни пионером и в комсомол умудрился не вступить. Когда нас принимали, какой-то начальник из райкома комсомола спросил, что у меня в кармане. На глазах у всех я вытащил кээшпе – махорку. Кто курит, не может быть комсомольцем – отказали.

– А почему вы в кармане махорку носили? На самом деле курили?

– Нет, конечно. Я же интернатовский, а там одевать одежду друг друга – обычное дело. Из-за чужой школьной формы не стал комсомольцем и приобрел репутацию курильщика. На самом деле поведение у меня было хорошее, и учился я хорошо. Особенно нравилась алгебра. В школе у меня было прозвище Башкы – учитель, потому что любил поучать своих нерадивых одноклассников. Особенно во время перемены у доски. Как-то на очередном собрании меня, не комсомольца, избрали секретарем комсомольской организации школы. Я проводил на общешкольной линейке политинформации, называл хорошистов и критиковал двоечников. Один товарищ, уже во взрослой жизни, припомнил, как я его перед школой позорил, и чуть с кулаками на меня не кинулся. Так и не понял, что всего лишь зачитывал списки, которые мне давали учителя.

Свое третье имя Тензин Цултим, под которым меня теперь знают, получил в 1992 году, когда принял пять начальных обетов генина: не лгать, не воровать, не прелюбодействовать, не убивать, не употреблять алкоголь, табак, наркотики.

Тензин означает – последователь Учения Будды, а Цултим – нравственность. Если мои первые два имени были даны родными, то к третьему я шел сам: осознанно, долго и непросто.

– А как обычные советские мальчишки становятся буддийскими ламами?

– Мысли о том, что буддизм станет моей религией, не было. Но как потом понял – вся моя жизнь была подготовкой к этому.

В детстве с друзьями с одной улицы любил рыбачить. Но ни одна рыба мне на удочку не попалась. А приятели улов ведрами уносили. Это был знак. Когда режут барана, обычно младших зовут подержать голову животного. Я всегда счастливо избегал этого. Когда школьники зарабатывали деньги, сдавая шкурки сусликов, по-моему, одна шкурка стоила рубль, меня на каникулы отправили в аал, а там сусликов видимо-невидимо. Взял ведро с водой, вылил в сусличью нору, а оттуда выскочили маленькие детеныши суслика. Они бросились в одну сторону, я, уронив ведро, в другую. Желание заработать денег пропало. Что-то оберегало от убийства живых существ, хотя никто по этому поводу меня не наставлял. Сегодня могу заявить, что ни одна рыба, суслик или баран по моей вине не были умерщвлены.

– И после этого вы стали настоящим буддистом?

– Что вы, это были 1950 – 1960 годы и до буддизма было далеко. Я жил такой же жизнью, как и другие. После школы в 1967 году поступил в Новосибирский институт советской кооперативной торговли на специальность «бухгалтерский учет». Парню из района, плохо говорящему на русском языке, учеба давалась трудно, но я очень старался. Там познакомился с девушкой Галиной Жемолдиновой, и мы стали встречаться.

– Но как же на плохо владеющего русским языком парня из тувинской глубинки обратила внимание новосибирская жительница?

– Этот вопрос лучше бы задать ей. Мы познакомились, когда я пришел к своим барумским землякам в гости. А она была очень дружна с тувинскими студентками. В школе мою первую любовь звали Галей, и я усмотрел в нашей встрече знак. Мы были разными, но нас многое объединяло. У меня был отчим. А мать Галины после смерти ее отца вышла замуж и она, единственный ребенок в семье, чувствовала одиночество. Неудивительно, что мы сроднились. Скоро поженились. Когда я служил в армии, в 1972 году у меня родился сын Андрей.

Вернувшись в Туву, устроился на работу в респотребсоюз. Семья оставалась в Новосибирске, потому что негде было жить. Ждал квартиру в очереди для молодых специалистов и временно обитал в заезжке для командировочных. Холостяцкая жизнь протекала соответственно – по большим праздникам выпивал. Квартиры не предвиделось, и в какой-то момент я решил все бросить и ехать в Новосибирск – теща и жена звонили каждый день. На новом месте устроился хорошо. Работал в тресте «Отделстрой», перешел в Западно-Сибирское управление гидрометеослужбы. Жили в однокомнатной квартире тещи. Она жила отдельно, но навещала и помогала нам, как могла. Тогда было время дефицита, и если что-то «выбрасывали», в магазинах образовывались огромные очереди. Даже в этом я устроился, по моему разумению, неплохо. Из-за шикарного японского плаща, азиатской внешности и хемчикского акцента меня принимали за иностранца и пропускали без очереди. Этим я беззастенчиво пользовался.

– Вас можно понять, мало кто отказался бы и встал в конец длинной очереди.

– Осознание того, что так делать нельзя, пришло позднее. В 1993 году геше Джампа Тинлей башкы в Туве давал учение и сказал: «Даже студент должен оплачивать свой проезд в автобусе. В противном случае он обкрадывает свое государство». Я тогда краснел, вспоминая свой «счастливый» плащ.

– Но в Новосибирске вы, наверняка, тосковали по родине и хотели домой?

– Нет. Чувства дома и тоски по родине не было. Я искал легкой жизни и нашел. Так и думал, что проживу всю жизнь в Новосибирске. Но жена очень хотела в Туву. Сут-Холь, где она гостила еще невестой в начале семидесятых годов, таежный чайлаг моих родных, моя бабушка остались в ее воспоминаниях, как что-то очень светлое и хорошее. Пришлось в 1979 году менять квартиру в Новосибирске на жилье в Кызыле.

– И здесь жительницу столицы Сибири ожидало разочарование?

– Вовсе нет. Моя жена, Галина Владимировна Куулар, имеет экономическое образование, но очень любит рисовать. Специально этому не училась, но талант у нее есть. Здесь она устроилась работать в бутафорский цех Тувинского музыкально-драматического театра. Ее хвалили, не раз награждали за работу и писали в газетах. Она была счастлива и мечтала учиться на художественном отделении Кызылского училища искусств.

Но пришлось заниматься здоровьем сына. У него была хроническая астма, и мы только и делали, что возили его к врачам. К кому мы только не обращались. Как-то нам посоветовали показать сына ламе – гелонгу Шымбай-оолу Куулару, жившему в местечке Кирпич-Сарай, недалеко от Чадана. Оно называлось так из-за того, что там когда-то был кирпичный завод.

Гелонг посмотрел и сказал, чтобы я из Иволгинского дацана Бурятии «пригласил» лекарство для сына. Потом спросил, выпиваю ли я. Ответил, что по большим праздникам. Он сказал, что мне пить нельзя, три раза обошел свою избушку, дал мне в руки сутры и передал обет не злоупотреблять спиртным.

Гелонг Шымбай-оол Куулар был очень известной личностью. К нему часто обращались чиновники, творческая интеллигенция даже в то время, когда религия была под запретом.

Я увидел, что значит титанический труд истинного монаха. Он все подношения верующих отвозил в Иволгинский дацан, чтобы сделать подношение в хурээ. Кроме продуктов питания были деньги, которые гелонг сворачивал в рулончики вместе с подписанными записками. У него был огромный авторитет. В аэропорту его никогда не проверяли. Камбы-лама Бурятии его принимал с радостью. Услышав о его приезде, в Иволгинский дацан шел народ, молодые бурятские ламы брали у него благословение. Таким он был – истинный гелонг старой Тувы, не знавшей еще перемен. И то, что он меня благословил, определило мою судьбу.

Сыну привезенные из Иволгинского дацана лекарства помогли. Он вылечился.

– Путь в религию для вас был трудным?

– В девяностые годы непросто было для всех. Это была эпоха перемен, перестройки. Не только в стране все изменилось, но и в моей личной жизни тоже. Когда в 1982 году у нас родилась дочь Айлана, мы не думали, что нашей семейной жизни осталось немного. Но как это ни парадоксально, распад СССР в 1991 году стал и годом распада нашей семьи. Русские и тувинцы перестали жить, как прежде. Осознание национального самосознания стало выдаваться за национализм. В Сут-Холе, где я вырос, случилась ужасная трагедия с русскими рыбаками, где были виноваты тувинцы. На работе у жены появились проблемы из-за того, что нет специального образования. Она приходила в слезах, ее пугала действительность. Я утешал ее, как мог, но она не выдержала.

Как-то незаметно, без семейных скандалов и разборок, мы с женой оказались по разные стороны баррикад. Я увидел, как близкий человек может превратиться в недруга. Жена забрала дочь и уехала в Новокузнецк, а я ушел в веру, как в монастырь. В нашей опустевшей квартире остался только один сын.

– А как же вы могли причинить близкому человеку страдания?

– Я выбрал служение живым существам, а не сыну, дочери и жене, которая уехала устраивать свою жизнь. Мой сын – это всего лишь одно живое существо. О нем может позаботиться государство. Если он безработный, оплатит пособие, если заболеет, будет лечить бесплатно, если станет инвалидом, даст пенсию.

Представив себя в окружении всех живых существ, памятуя о страданиях – сути сансары, желая избавить от них несчастных скитальцев и помня, что в этом мне могут помочь только Три Драгоценности, я сделал этот выбор. Оставшись без отца, я узнал, что такое сиротская доля и страдание. Это знание стало мне дорогой к состраданию.

– Но как вы смогли уйти в веру, как в монастырь, когда и монастырей у нас в девяностых годах не было?

– В 1990 году я прочитал в газете «Тыванын аныяктары» объявление о начале работы тувинско-буддийского общества и перечислил на его счет 50 рублей.

С единомышленниками – Каадыр-оолом Бичелдеем, Владимиром Кара-Салом, Дугар-Суруном Ооржаком и другими – собирались и планировали работу общества, цель которого была одна – возрождение буддизма в Туве. Когда стало невмоготу разрываться между работой и служением вере, написал заявление и ушел из Тувинского областного совета профсоюзов, где работал инструктором финансового отдела. Пришел в октябре 1991 года в Эрзинское буддийское общество, которое размещалось в домике по адресу: Красноармейская, 113. Пять месяцев там безвылазно жил, практиковал, делал уборку, подметал двор.

Когда из Ленинграда приехал настоятель дацана Гунзэнчойнэй Данзан Хайбузун – Самаев башкы и собрал хуураков, он сказал, чтобы и я тоже ехал в Ленинград. В свои сорок с лишним лет с мальчишками, еще не окончившими школу, я поехал в чужой город учиться философии буддизма. Среди послушников был и Апыш-оол Сат – будущий четвертый Камбы-лама Тувы Джамбел Лодой.

А своего сына я мог утешать только словами, что он не одинок, что у него есть родственники в Кызыле, у которых он может попросить помощи. Власть – отец, религия – мать.

– Какими в самом начале возрождения буддизма были верующие?

– Истинно верующие были во все времена, но было и большинство, кто приходил из любопытства. Мы были рады всем. Доходило до курьезов. Когда девушки приходила в храм в мини-юбках или спортивках, не в меру ретивые верующие считали это неприличным, возмущались, давали платки вместо юбок и даже выгоняли.

Когда я у своего учителя Самаева спросил об этом, он сказал: главное не то, во что одет человек, а то, что у него в душе. И делать Когда созревает карматак, как делали в то время некоторые бабушки и ламы нельзя ни в коем случае.

К нам идут все. Тот, у кого украли скот, говорит: «Кулугура (негодяя), укравшего у меня скот, пусть бурган накажет». Но почему он не смотрел хорошо за скотом, не был в достаточной мере ответственным за него, пьянствовал и создал условия для воровства? Укравший тоже идет к нам: «Что делать, башкы, допустил ошибку». Ламы читают сутры и дают наставления и тому, и другому.

– Жизнь в атеистическом пространстве сделала нас маловерующими. У людей, наверно, возникал вопрос: столько лет жили без веры, зачем нам она нужна сейчас?

– Человек может не знать ритуалы, не ходить в храм, не молиться, но каждодневное нравственное поведение – это тоже учение Будды. Оно больше, чем вера, это не что-то привнесенное извне, а наш образ жизни, традиции и обычаи кочевых предков.

В дореволюционной Туве говорили: власть – это отец, который растит, а религия – мать, которая воспитывает. Цель любой религии – улучшение человека и человечества. А кто не хочет, чтобы у него и у других было хорошо? Кирпич, который каждый день будут класть с определенной целью, станет домом. Нет ничего невозможного для человека, если он будет задуманное претворять изо дня в день.

Мы должны пятьдесят процентов своего времени тратить на настоящую жизнь, а оставшееся – на будущее перерождение. Все очень просто: если делать добро, будет хорошее перерождение, если зло – плохое. Украдешь ручку, ее хозяин, маленький школьник, может огорчиться: «Как же так, мне родители ее купили, потратили деньги, а кто-то его украл». И эта обида ляжет грехом на вора. Вроде бы утрата в материальном плане незначительная, а нравственные последствия существенные.

– Обязательно ходить в храм, делать подношения, принимать участие в религиозных ритуалах, молиться несколько раз на дню?

– Когда человек хочет освободиться от грязи, он идет в баню и моется. И баня очищает его тело. А баня для душевного очищения – это храм, куда люди ходят на службу в 12, 15 и 18 часов.

Но у человека может быть и свой умывальник, где он сам может помыться – не обязательно ходить в храм. Главное, чтобы вера жила у него в сердце. Далай-лама говорил: стройте храм внутри себя.

Когда Его Святейшество в 1991 году давал учение во время праздника Майтрейи в Иволгинском дацане, нас из Тувы было свыше семидесяти человек. В первый день учения мы сидели в середине площади, с каждым днем продвигаясь ближе, оказались у его ног. Семь дней я читал мантры и перебирал четки так, что пальцы вздулись. Когда всех распустили, остался собирать тараа – зерна, над которыми были прочитаны молитвы. И неожиданно оказался на пути Далай-ламы, который шел к машине. Он улыбнулся, пожал мне руку, у него была такая мягкая ладонь, взял меня за голову руками и слегка дунул на лоб. Приступы мигрени, слуховые галлюцинации и видения, мучившие меня тогда, бесследно исчезли.

Случайностей не бывает. У меня созрела карма, и сложились предпосылки для этой встречи. Когда вступает закономерность, ей ничто не помешает: ни милиция, ни телохранители, ни обстоятельства. Но под лежачий камень вода не течет. Чтобы мечты сбылись, надо приложить усилия.

– Чем выше должность, тем больше интерес к занимающему ее человеку. Про вас, Тензин Цултим башкы, даже говорят, что вы были осуждены и сидели в местах заключения. Так ли это?

– Наверно, этот слух возник из-за моего повышенного внимания к судьбам заключенных. Я много лет хожу на правый берег к своим прихожанам, находящимся за колючей проволокой. Когда-то благодаря Буяну башкы в учебную программу вечерней школы колонии учение Будды было введено как факультатив. Выделили комнату, где до того играли в теннис. Потом ребята захотели построить дуган. Каждую неделю я читаю им наставления о прошлом, настоящем и будущем перерождениях. Кто-то слушает от нечего делать, кому-то интересно, а кто-то проникается от всей души. Но одно их объединяет – они в один голос утверждают: «Башкы, мы пострадали без вины». На это Шивалха Ринпоче, когда был там, ответил: «В прошлом перерождении вы совершали неблаговидные поступки и поэтому за это расплачиваетесь сегодня».

– А как вы воспринимаете свою паству за колючей проволокой: как преступников или людей, оступившихся в жизни?

– Я не жалею их, а сострадаю им. Это две разные вещи. Человек в этом перерождении может упасть, поскользнувшись, но может и встать, опираясь. Нельзя отказать в помощи только потому, что кто-то совершил жестокое преступление. Надо уметь сострадать и понимать, что человек пришел покаяться и постараться его на путь направить. Только Будда не делает ошибок. А мы – люди.

Мои прихожане больше всего разбираются в статьях Уголовного кодекса, но и философию буддизма анализируют, задают много вопросов. Наши занятия – не просто односторонние наставления с моей стороны, а оживленный диалог, дискуссии и диспуты.

– А вам приходилось ошибаться?

– Когда я в 1981 году принял от гелонга Шымбай-оола Куулара обет отказа от алкоголя, по своему неведению его нарушил. Начал долго и мучительно болеть, даже попал в психбольницу. Меня обследовали, думали, что последствия травмы. Ничего не нашли. Тогда решил, что мое заболевание оттого, что нарушил обет. После благословения Его Святейшества, я в 1992 году осознанно со всей ответственностью принял пять основных обетов: не лгать, не воровать, не прелюбодействовать, не убивать, не употреблять алкоголь, табак, наркотики. И соблюдаю их в чистоте по сей день.

– Молодые ламы приезжают домой после учебы в Индии и нарушают обет целомудрия – женятся. Наказуемо ли это?

– Нет такого понятия как наказание. В Индии, в ограниченном от внешнего мира пространстве монастыря, легко соблюдать обеты. Здесь же, где грань тонка, сложно оставаться верным обетам. В текстах для ежедневных практик лама читает: «Отдав даже тело и жизнь, прошу благословения на свершения лишь того, что радует Тебя». Главный судья и учитель – это совесть ламы, знающего, что написано в сутре, а в жизни делающего наоборот.

Ученик Будды – это тот, кто идет по жизни, держась за полу его одежды. Но если он не понимает его учения, он не ученик Будды. Мы очень далеко находимся от Его Святейшества Далай-ламы, но если идем по жизни, следуя его наставлениям, мы будем его самыми близкими учениками.

– Раньше у буддийских лам, большую часть жизни проводивших в дороге, кроме мадар-аяк – деревянной чаши не было имущества. Современные ламы строят дома, покупают иномарки и, кажутся весьма состоятельными. А какое у вас есть имущество, башкы?

– Монах – это синоним слова нищий. Он должен себя отдавать не собственной жизни, а служению вере. Так как ошибку совершает не религия, а конкретные люди, которые ей служат, то и спрашивать надо с конкретного ламы, допустившего ошибку. Вполне возможно, что вера для него – прикрытие для обогащения. А что касается меня, то у гелонга не должно быть личного имущества, кроме буддийского одеяния. Если надо, он его полой укроется и ляжет под открытым небом. У меня и деревянной чаши нет, потому что она треснула, а по тувинскому обычаю пользоваться посудой с отбитым краем – дурной знак.

– Неужели у вас ничего нет, а ваша квартира, доставшаяся по обмену с Новосибирском?

– Я собственностью считаю свою пенсию, которую государство мне платит по возрасту. А та квартира не моя – жены, и там проживает наш сын. Это его собственность. В начале семидесятых годов я встал в очередь на получение квартиры для молодых специалистов. Скоро ее перевели в общую, и возможность получить по ней жилье стала минимальной. Когда из Новокузнецка вернулась дочь, я по этой очереди тридцать лет спустя выходил квартиру для нее, чтобы выполнить отцовский долг.

У меня нет машины, не умею даже отличать «Жигули» от «Москвича». Его Святейшество Далай-лама сказал, что монахи должны уметь пользоваться современной техникой, компьютером, сотовой связью. Но пользоваться в пределах необходимого. Если у меня будет фото- и видеокамера – это уже роскошь. А вот сотовая связь мне сегодня нужна. Дочь подарила сотовый телефон «Моторола», чтобы со мной разговаривать. За месяц она меня кое-как выучила пользоваться им. Мою «Моторолу» поднимают на смех, говорят, что это чебурашка, головастик, музейный экспонат. Но самое главное не то, как телефон выглядит, а то, что по нему можно общаться.

– Если у вас нет недвижимости, где вы живете?

– Я живу в хурээ Цэчэнлин. В моей комнате есть алтарь, шкаф для хранения сутр, кровать и телевизор. Буян башкы тоже живет здесь. Семейные ламы днем здесь работают, а вечером уходят домой.

– Сколько монашеских обетов у ламы в звании гелонга?

– Двести пятьдесят три, как у Его Святейшества Далай-ламы. Но их главный стержень – это пять обетов, которые всем известны.

Увидишь после дождя в лужах тонущих, трепыхающихся кузнечиков и бабочек обязательно их вытаскиваешь и спасаешь. Ведешь себя осторожно, чтобы не прихлопнуть случайно комара или еще кого. Если на земле лежит купюра, монетка, не подниму. Недавно, после паводка, вода рядом с хурээ отступила, в большой луже осталось множество рыб, отрезанных от Енисея. Их радостно вылавливал один человек и не дал нам их спасти. Я до сих пор испытываю сострадание: рыбы пережили страшное наводнение, чтобы попасть в еще большую беду – в руки человека.

– Но все равно, ступая на траву, невольно приходится задавить муравья, или еще кого. Как тогда быть?

– Есть сутра, которую каждый вечер читаешь и раскаиваешься в том, что сегодня вольно или невольно совершил, молишься, чтобы погибшие существа перерождались в людей и достигали состояния Будды.

Обеты нужно соблюдать. Считается, что монах нашего времени сильнее монахов времен Будды, потому что сегодня ему нужно больше сил для соблюдения чистоты обетов. Он борется не только с искушением, но и с отношением окружающего мира к себе. Когда иду по улице, надо мной смеются: «Смотри, вон бабушка в юбке идет». Из молодых лам, приехавших из Индии, мало кто выдерживает такое давление, некоторые переодеваются в обычную одежду. Хотя монахи свою одежду должны носить всегда.

– Наверно, нет ламы, который не мечтает стать Камбы-ламой. Вы тоже мечтали об этом?

– Не думаю, что это так. Я вел прием, читал сутры, по-своему строил свою работу, был относительно самостоятелен. А должность Камбы-ламы – огромный груз ответственности.

В марте 2000 года пять тувинских лам получили из рук Ело Ринпоче башкы из Иволгинского дацана духовные обеты гелонгов: Еше Дагба – (Долаан Куулар), Лопсан Тубтен (Март-оол Норбу-Самбуу), Тензин Чинба (Буян Сандык), я и Тензин Самдан (Юрий Кыргыс).

Мы, получив это духовное звание, стали новыми гелонгами периода возрождения веры в Туве. Как пять близнецов, родившихся с интервалом в несколько минут, мы со временем должность Камбы-ламы должны были получать в той же последовательности, в какой приняли духовные обеты гелонга. Двое первых – Долаан Куулар и Март-оол Норбу-Самбуу – избирались на должность Камбы-ламы, как и предполагалось. Потом Камбы-ламой стал Джамбел Лодой.

Следующим должен был быть избран молодой и энергичный Буян башкы не только потому, что он умеет общаться с людьми и у него есть связи и опыт, но и в порядке очередности получения духовного обета гелонга.

Но на съезде 12 марта 2010 года после голосования неожиданно для себя и других Камбы-ламой был избран я. В связи с этим много негативного пришлось услышать в свой адрес: слишком старый, слишком многословный и даже – женился на хакаске, следуя моде.

Я приступил к своим обязанностям, произнося слова из сутр: «Чистосердечно и полностью раскаиваясь, исповедуюсь в каждом из накопленных с безначальных времен недобродетельных действий тела, речи и ума, а особенно – в противоречащих трем обетам».

Перефразируя Шекспира, могу только сказать, если весь мир – театр, я сейчас в нем играю роль Камбы-ламы. Как сыграю, так меня и будут принимать.

– А из чего состоит работа Камбы-ламы?

– У нас, как и в любой организации, свои планерки, где обсуждается план работы, подготовка кадров, составление бюджета на следующий год, отчеты и организационные вопросы. С этого года появилась возможность отправлять двадцати четырем студентам, обучающимся в Индии, стипендии по 500 рублей каждому ежемесячно. Покрываем их хозяйственные расходы. Организация спонсорской помощи – тоже одна из разновидностей работы. Сейчас с содержанием хурээ Цэчэнлин стало намного лучше. А раньше, когда не могли оплатить коммунальные услуги, просили помощи у правительства. Нас тогда даже попрошайками назвали.

– Из каких источников вы финансируетесь?

– Источник один – пожертвования верующих. По выходным зал для молебнов на верхнем этаже не вмещает желающих. В этом году верующие помогли благоустроить двор, сейчас у нас цветут цветы, очень красиво. В прошлом году бюджет хурээ составил миллион шестьсот тысяч рублей. Тогда были выпущены брошюры и книжки на тувинском языке: «Золотой источник счастья», «Колесо бытия», «Традиционные обычаи и традиции буддизма, почитаемые в семье» и другие. На что направить остаток от пожертвований, решаем коллегиально. Это и аренда транспорта, когда ездим освящать новые субурганы. Это и оплата командировочных, как в случае моей поездки на всемирный саммит религиозных лидеров. Сотрудничество религий во имя мира и духовности

– Башкы, расскажите, о чем вы совещались на всемирном саммите?

– Мне посчастливилось 26 – 27 апреля 2010 года в Баку вместе с главами и представителями христианских, мусульманских, буддийских и индуистских общин из тридцати двух стран мира принять участие в обсуждении влияния глобализации на религию и традиционные ценности.

Сегодня в мире идет борьба добра и зла. Буддисты, как и другие представители разных религий, не могут сидеть сложа руки, когда исчезает нравственность, когда терроризм использует религию для своего прикрытия, когда наркомания уносит миллионы жизней. Умение различать бачыт – грех и буян – благо делают человека человеком в отличие от зверя. Но когда граница между этими понятиями исчезнет, он перестанет быть высшим существом. И тогда ни знания, ни технические достижения, ни законы не спасут мир, в котором не будет нравственности.

Мы, представители разных религий, не можем быть в стороне со своей паствой. Решается судьба нашего общего дома. В общечеловеческих вопросах все должны быть едины – и буддисты, и католики, и мусульмане, и православные, и шаманы, и коммунисты, и атеисты.

В конце саммита подписан документ о взаимодействии и сотрудничестве религиозных общин мира во имя мирной жизни и духовности человечества. Наша скромная подпись в этом важном документе тоже есть.

– Чем сегодняшний верующий отличается от верующего прошлых лет?

– До репрессий в Туве было больше тридцати хурээ. Верующие в качестве подношений несли излишки того, что у них было: деньги, топленое масло, далган. Рукодельница несла свою работу, столяр – деревянные изделия. Всему находилось применение. Ходили в хурээ с детьми. Они приучались к тому, что вера занимает в жизни определенное место. Если родители не пили, не курили и были благополучны, дети эту гармонию продолжали в своих семьях.

Раньше верующих было больше. Проблем заболеваний, скотокрадства, смертоубийства, как сейчас, было мало, и они верили ради веры. Сегодня, в основном, к нам идут, чтобы сдать экзамен, открыть дорогу удаче, найти потерянное. Нам нередко говорят: «Нет денег, башкы», но мы рады тому, что люди к нам идут, а не тому, сколько денег они несут.

Вместе с тем у нас растет число грамотных верующих. В 1999 году Богдо-гэгэн, третье лицо в буддийском духовенстве, в одном из интервью сказал, что миряне больше практикуют, чем те, которые носят монашеские одеяния. Это касалось тогда верующих Калмыкии и Бурятии.

Но и мы можем подписаться под его словами, потому что наши ездят на все ретриты в разные уголки страны, самостоятельно практикуют и веруют не слепо, а разбираются в теории философии буддизма, учатся и растут. В этом они намного лучше некоторых наших лам. Три камня нашего очага

– Какие цели вы ставите перед собой в ближайшие пять лет в должности Камбы-ламы?

– Цель всегда была одна – возрождение буддизма. Но надо так много сделать. Однажды в хурээ подкинули письмо без подписи. Там были замечания, критика в адрес лам и предложения по работе. Народу все видно и все слышно. Храм Цэчэнлин – народный храм. А мы, его временные хозяева, должны быть ответственны за тех, кто нам поверил. Недочеты в работе есть. От них быстро не избавиться, но я верю, что мы этого добьемся.

– Вы возрождаете буддизм с 1990 года. Через 20 лет, глядя на плоды своих трудов, можете передохнуть и порадоваться?

– Радоваться будем тогда, когда в Туве вместо уничтоженных тридцати храмов построят столько же. За двадцать лет возрождения буддизма в Туве сделано немало. Сегодня у нас действует тринадцать хурээ, тридцать буддийских центров, в разных кожуунах республики возведено семьдесят три буддийских ступ – субурганов, работают около шестидесяти образованных лам. В учебных заведениях при монастырях Индии, Монголии, Калмыкии, Бурятии и города Санкт-Петербурга учатся около сорока студентов – хуураков.

Но радоваться будем, когда прекратятся пьянство и воровство. Когда народ поймет суть религии и начнет соблюдать пять заповедей Будды. Когда власть, народ и религия станут единым, как три камня очага, и у каждого на алтаре загорится лампада веры.

Только тогда мы можем сказать, что достигли цели.

Саяна ОНДУР