Ян Чжу

Материал из Buddha World.

Ян Чжу (кит. трад. 楊朱, упр. 杨朱 , пиньинь: Yáng Zhū), Ян-цзы, Ян Цзыцзюй, Ян Шэн — древнекитайский философ, противник конфуцианства. Считается представителем раннего даосизма. Сведений о его жизни и учении крайне мало. Время его жизни относят ко второй половине пятого века до н. э. и первой половине четвертого века до н. э. Есть сведения, что он много путешествовал по различным царствам древнего Китая и его взгляды пользовались широкой известностью. Имел большое количество учеников.

Свидетельства о нем и его учении встречаются в «Мэн-цзы», «Чжуан-цзы», «Хань Фэй-цзы», «Люй ши чунь цю» и «Хуайнань-цзы». Основным источником для реконструкции взглядов мыслителя является названная именем философа глава в трактате «Ле-цзы». Однако достоверность содержащихся в ней сведений некоторыми учеными ставится под сомнение.

Обычно взгляды Ян Чжу характеризуют как атеизм, материализм и крайний гедонизм. Ян Чжу отвергал существование целенаправленной «воли Неба». Проповедывал наслаждение жизнью. Считал бесполезной деятельность совершенномудрых властителей древности и самого Конфуция.

Крайний гедонизм Ян Чжу издавна противопоставляется альтруизму Мо-цзы. Мэн-цзы говорил: «Ян-цзы берет призывом: „Все для меня!“ Но для блага Поднебесной он не сделает даже того, чтобы вырвать у себя хоть один волосок. Мо-цзы учит совмещать любовь ко всем: к родным и чужим. Для блага Поднебесной он пойдет даже на то, что отдаст себя целиком с головы до пят» («Мэн-цзы» XIII. 26).Взгляды Ян Чжу часто сопоставляют со этикой Эпикура и гедонизмом Аристиппа. По мнению Ф. С. Быкова «Известные моменты гедонизма в учении Ян Чжу позволяют говорить об определенной общности его взглядов с построениями древнеиндийской философской школы чарвака или локаята». Некоторые ученые считают, что интерпретация Ян Чжу как крайнего гедониста является искажением подлинных взглядов древнекитайского мыслителя.

Глава VII

ЯН ЧЖУ [48]

Ян Чжу странствовал в Лу и остановился у господина Мэна [49]. Мэн спросил его:

— Мы просто люди, и ничего более. Зачем нам слава?

— Слава помогает нам разбогатеть, — ответил Ян Чжу.

— Если я богат, к чему мне еще слава?

— Она помогает нам получить высокий чин.

— Если у меня уже есть высокий чин, к чему мне еще слава?

— Она послужит нам после нашей смерти.

— Если я умер, то для чего мне слава?

— Она поможет нашим потомкам.

— Чем же моя слава может помочь моим потомкам?

— Ради славы мы решаемся на изнурительные труды и обременительные заботы, но тот, кто ее завоюет, облагодетельствует весь свой род и окажет услугу всем жителям округи, не говоря уже о его собственных потомках.

— Однако же тот, кто радеет о славе, должен быть целомудрен, а если он целомудрен, он не может не быть бедным. Он также должен быть скромным, а если он скромен, он не сможет получить высокий чин.

— Когда Гуань Чжун служил первым советником в Ци, он вел себя распутно, когда государь распутничал, и бывал нескромен, если государь вел себя нескромно. Он следовал государю и в мыслях, и в речах, и благодаря его искусству царь Ци стал первым среди владык мира. Но после его смерти потомки его были только семейством Гуаней. Когда же первым советником стал Тянь, то он держался скромно, если государь расточительствовал, и был щедр, если государь проявлял алчность. Все люди перешли на его сторону, и так он установил свою власть над целым царством, а его потомки правят в Ци по сей день. Получается, что, если слава настоящая, ты будешь беден, а если слава ложная, ты будешь богат.

— Действительность не имеет отношения к славе, а слава не имеет отношения к действительности. Слава — это только обман. В старину Яо и Шунь сделали вид, что хотели передать власть над миром Сюй Ю и Шань Цюаню, однако в действительности не сделали этого и управляли Поднебесной еще сотню лет. А Бои и Шуци, которые и в самом деле отказались от своего удела, довели свое царство до гибели и умерли с голоду на горе Шоуян.

Вот так раскрывается различие между действительным и лживым.

Ян Чжу сказал:

“Сотня лет — вот предел человеческой жизни, но до такого возраста не доживает и один человек из тысячи. Но даже если кто-нибудь и доживет до ста лет, детство и старость отнимут половину его жизни. Ночи, когда мы спим, и дни, которые проходят попусту, отнимут половину оставшегося срока. Страдания и недуги, тяготы и муки, печали и лишения, заботы и страхи отнимут еще половину оставшегося срока. А в оставшуюся дюжину лет мы едва ли и час можем прожить в довольстве и веселье, не ведая забот.

Для чего же тогда живет человек? В чем радости его жизни? Только в роскошных одеждах и изысканных кушаньях, сладкозвучной музыке и прекрасных женщинах. Однако ж невозможно иметь в достатке роскошные одежды и изысканные кушанья, нельзя всю жизнь наслаждаться прекрасными женщинами и сладкозвучной музыкой. К тому же нас держат в узде законами и прельщают наградами, увлекают мечтой о славе и пугают наказаниями. Бездумно соперничаем мы ради мимолетной похвалы и добиваемся призрачной славы после смерти. Кланяясь направо и налево, мы стараемся угодить другим, вслушиваемся в мнения света и боимся обнаружить наши собственные пристрастия. Так мы лишаемся всех наслаждений в жизни и не можем хотя бы час прожить так, как мы хотим. Чем же мы отличаемся от преступников, закованных в цепи?

В глубокой древности люди знали, что, рождаясь, мы на мгновение приходим, а умирая, на мгновение уходим. Поэтому они жили, следуя велениям сердца, и не шли наперекор своим природным желаниям. Они не отказывались от удовольствий жизни, и поэтому их нельзя было соблазнить обещаниями славы. Они жили, давая волю своей природе, не отвергали свойственных всем побуждений, не мечтали о посмертной славе, и поэтому их нельзя было запугать наказаниями. Они не думали о том, будут ли их хвалить или ругать, много они прожили на свете или мало”.

Ян Чжу сказал:

“В жизни все существа разные, а в смерти они все одинаковы. В жизни бывают умные и глупые, знатные и подлые: так люди различаются между собой. В смерти они смердят и гниют, разлагаются и исчезают: в этом они все одинаковы.

Однако то, что мы бываем умными и глупыми, знатными в презренными, зависит не от нас самих, и не от нас зависит то, что мы после смерти смердим и гнием, разлагаемся и исчезаем. Следовательно, жизнь не делает нас живыми, а смерть не делает нас мертвыми, умные не сами по себе умны, глупые не сами по себе глупы, знатные не сами по себе знатны, а подлые не сами по себе подлы. Все существа в мире равно живы и мертвы, равно умны и глупы, равно знатны и подлы.

Через десять лет или через сто мы все умрем. Умирают и милосердный и жестокий, и мудрец и невежа. В жизни — Яо и Шунь, после смерти — сгнившие кости. При жизни — Чжоу и Цзе, после смерти — сгнившие кости. А сгнившие кости все одинаковы, кто знает, какая между ними разница? Так наслаждайтесь жизнью, пока живы, и не думайте о том, что будет после смерти!”

Ян Чжу сказал:

“Бои вовсе не был лишен желаний, он воспитал в себе гордыню чистоты и поэтому уморил себя голодом. Чжань-цзи вовсе не был лишен страстей, он взрастил в себе одержимость праведным поведением и поэтому едва не погубил весь свой род. До чего они оба были ослеплены ложью “чистоты” и “праведности”!”

Ян Чжу сказал:

— “При жизни друг друга жалеть, по смерти друг друга покидать” — в этой древней пословице заключена истина. “Жалеть друг друга” не значит только сочувствовать другим. Если человек устал, нужно дать ему отдохнуть, если он голоден, нужно накормить его, если он замерз, нужно обогреть его, а если он попал в беду, нужно вызволить его. “Друг друга покидать” не значит не скорбеть о покойном. Но не следует одевать его в парчовые одежды, класть ему в рот жемчуг или нефрит, приносить ему жертвы и жаловать ему поминальные предметы.

Янь Пинчжун спросил у Гуань Чжуна, что такое “вскармливание жизни”.

Гуань Чжун ответил:

— Это просто жизнь без стеснений; ничего в себе не подавляй, ничем себя не обуздывай.

— Расскажите об этом подробнее.

— Позволь ушам своим слушать то, что им хочется слушать; позволь своим глазам видеть то, что им хочется видеть; позволь носу обонять то, что ему хочется, а устам изрекать то, что им хочется. Позволь телу своему делать то, что ему хочется, а мыслям своим скитаться, как им хочется.

Ушам угодно слышать музыку и пение, и, когда им в этом отказано, они терпят стеснение. Глазам угодно видеть женскую красоту, и, когда им в этом отказано, они терпят стеснение. Носу угодно обонять благоухание перца и орхидеи, и, когда ему в этом отказано, он терпит стеснение. Устам угодно обсуждать истинное и ложное, и, когда им в этом отказано, ум терпит стеснение. Телу угодно облачаться в роскошные одежды и питаться изысканными кушаньями, и, когда ему в этом отказано, оно терпит стеснение. Мыслям угодно скитаться привольно, и, когда им в этом отказано, они терпят стеснение. Все эти стеснения — начало жестокости и насилия в человеке.

Если ты можешь освободиться от них и ждать покойно смерти, пусть бы жизнь твоя продлилась один день, один месяц, год или десять лет, то ты сможешь осуществить то, что я называю “вскармливанием жизни”. А если ты не сможешь освободиться от гнета этих стеснений, то живи ты в неволе хоть сто, тысячу или десять тысяч лет, ты не постигнешь искусства “вскармливания жизни”.

Засим Гуань Чжун сказал Янь Пинчжуну:

— Я поведал тебе о “вскармливании жизни”. А что ты можешь сказать мне о том, как провожать мертвых?

— Проводы мертвых — дело незначительное, что тут говорить? — ответил Янь Пинчжун.

— Все же я прошу тебя ответить мне.

— Если я уже мертв, то какое отношение ко мне имеет погребальный обряд? Закопают ли меня в землю или сожгут меня, бросят ли в реку или положат в чистом поле, кинут ли в канаву, завернув в солому, или положат в каменный саркофаг, нарядив в шелковые одежды, расписанные драконами, — мне уже все равно. Остается предоставить это делу случая.

Гуань Чжун повернулся к Баошу Я и Хуан-цзы и сказал:

— Мы оба сказали все, что нужно сказать о том, как следует жить и умирать!

Цзы-Чань был первым советником в Чжэн. После того как он управлял царством в течение трех лет, добрые люди подчинились его установлениям, а злые люди убоялись его запретов. В царстве воцарился порядок, и другие государства стали бояться его. Но у него был старший брат по имени Гунсунь Чао, который любил вино, и младший брат по имени Гунсунь My, который любил женщин. В доме Чао вино готовили тысячами котлов, а закваски держали целые горы, так что бражный дух разносился на сотни шагов от ворот. Предаваясь беспрерывно пьянству, Чао не знал, царит ли вокруг мир, или бушует война, не ведал ни людских промахов, ни сожаления о былом; он забывал о том, что у него в доме, не узнавал своих родственников и не знал, что лучше быть живым, чем мертвым. Да если бы он стоял в воде или огне и перед его глазами мелькали острые клинки, он даже не заметил бы этого.

А на внутренней половине дома младшего брата, Гунсунь My, тянулись рядами покои, в которых жили прелестные юные девы. Когда Гунсунь My увлекался красавицей, он прятался от родственников, не встречался с друзьями и дни и ночи напролет проводил в женских покоях. Если ему приходилось хотя бы раз в три месяца выходить оттуда, он бывал недоволен. И если в округе подрастала красивая девушка, он старался непременно заполучить ее к себе в гарем, подкупая ее подарками или заманивая ее с помощью свахи, и оставлял ее в покое, лишь если не мог поймать ее.

Однажды Цзы-Чань, денно и нощно печалившийся о своих братьях, пришел посоветоваться к Дэн Си.

— Я слышал, — сказал он, — что нужно следить за собой, чтобы навести порядок в семье, и нужно навести порядок в семье, чтобы воцарился порядок в государстве. Это означает, что следует начинать с близкого и распространять свое влияние все дальше вокруг себя. Я сумел водворить порядок в государстве, но в моей собственной семье порядка нет. Не значит ли это, что я все сделал наоборот? Посоветуйте, как мне помочь моим братьям.

— Я уже давно дивлюсь этому, но не решился сам заговорить с вами.

Почему бы вам не призвать братьев к порядку, не убедить их заботиться о своем здоровье, не призвать их чтить правила благонравного поведения?

Цзы-Чань последовал этому совету. Он пришел к братьям и сказал им:

— Человек превосходит зверей и птиц своим разумением, а разумение ведет к пониманию ритуала и долга. Претворите ритуал и долг в своей жизни, и вы стяжаете добрую славу и займете высокий пост. Но если вы будете покорны своим страстям и станете потакать своему чревоугодию и сладострастию, вы подвергнете опасности свою жизнь. Внемлите же моим словам, с утра начните новую жизнь и уже к вечеру будете кормиться на жалованье.

Чао и My ответили:

— Мы уже давно про это знаем и с давних пор сделали свой выбор. Нам не было нужды дожидаться твоих увещеваний. Жизнь дается нам так редко, а умереть в ней так легко! Можно ли забыть, что жизнь наша — редкий дар, а смерть в ней приходит так легко? Стараться же удивить людей строгим соблюдением правил благопристойности и долга, подавляя свои естественные наклонности ради доброй славы, по нашему разумению, даже хуже смерти. Мы желаем вполне насладиться дарованной нам жизнью и прожить ее целиком.

Горевать мы можем разве что о том, что живот наш слишком слаб, чтобы позволить пить вино дни и ночи напролет, а мужская сила в нас истощается, прежде чем мы удовлетворим свою похоть. А дурная слава или угроза здоровью нас не беспокоит!

Но не жалок ли и не ничтожен ли ты, гордящийся своими успехами в управлении государством и вот теперь пришедший смущать нас поучениями и соблазнять обещаниями посмертной славы и обильного жалованья? Мы сами желаем возразить тебе! Тот, кто любит повелевать людьми, едва ли преуспеет в своем занятии, зато сам себя обречет на тяготы. А тот, кто умеет владеть собой, едва ли ввергнет мир в смуту, зато даст волю своей природе. Твое искусство управления миром пригодно на короткое время в одном царстве, но оно не согласуется с прирожденными желаниями людей. А наш путь угождения самим себе можно распространить на целый мир, и тогда в мире не будет ни государя, ни подданных. Давно уже мы желали научить тебя нашему искусству жизни, но теперь ты сам пришел поучать нас!

Цзы-Чань был так растерян, что даже не нашелся что сказать. На другой день он рассказал об этом разговоре Дэн Си, и тот заметил:

— Ты жил, сам о том не ведая, с настоящими людьми. Кто сказал, что ты мудрец? Твои успехи в управлении царством Чжэн — просто дело случая, их нельзя поставить тебе в заслугу.

Дуаньму Шу из Вэй был потомком Цзы-Гуна. По наследству ему досталось огромное богатство ценою в целых десять тысяч золотых. Поэтому он не заботился о мирских делах, а давал волю своим желаниям и наслаждался жизнью. Он делал все, что хочется делать всем людям, — все, что тешит душу человека. Стены и покои, башни и террасы, сады и угодья, пруды и водоемы, яства и вина, экипажи и одеяния, певцы и музыканты, наложницы и служанки — все это у него было не хуже, чем во дворцах правителей Ци или Чу. Какое бы желание ни возникло в нем, чего бы ни захотели слушать его уши, чего бы ни захотели видеть его глаза, чего бы ни захотели вкусить его уста, он тут же посылал за этим, как будто требуемая вещь находилась за стеной, даже если ее приходилось доставлять из далеких краев или вообще нельзя было найти в китайских землях. Путешествуя, он шел туда, куда ему заблагорассудится, гуляя среди отвесных скал и бурных рек, шагая по узким скользким тропинкам так непринужденно, как другие ходят по своему саду. Каждый день в его доме толпились сотни гостей, в его кухне никогда не гас огонь под очагами, а в гостиных никогда не умолкали звуки музыки. Остатки еды после пиршеств он отдавал родичам, оставшееся после родичей отдавал соседям, а то, что и те не съедали, раздавал по всему царству.

Прожив так шестьдесят лет, он начал дряхлеть и телом, и душой, отошел от всех дел, раздал все драгоценности из своей казны, все запасы из своих амбаров, все колесницы и одежды, всех наложниц и служанок. За один год он лишился всего, ничего не оставив своим детям и внукам. Когда он заболел, в доме не нашлось даже лекарств и лечебных игл, а когда он умер, не нашлось денег, чтобы его похоронить. Люди со всего царства, пользовавшиеся его милостями, собрали средства, похоронили его и вернули имущество его детям и внукам.

Услышав об этом, Цинь Гули сказал:

— Дуаньму Шу — безумец! Он опозорил своих предков.

А Дуаньгань My, услышав об этом, сказал:

— Дуаньму Шу — мудрый человек, добродетелью превзошедший предков.

Все его поступки, все содеянное им было удивительно для толпы, но тот, кто постиг истину, их одобрит. Знатные мужи Вэй в большинстве своем живут сообразно правилам благопристойности, оттого они и не могли постигнуть сердце этого человека.

Мэн Суньян спросил Ян Чжу:

— Предположим, есть человек, который ценит жизнь и бережет тело. Может ли он жить вечно?

— По закону природы бессмертия не бывает.

— А может ли он продлить свою жизнь?

— По закону природы нет и долгой жизни. Жизнь нельзя продлить тем, что ценишь ее, здоровье нельзя сберечь тем, что заботишься о нем. Да и какой прок от долгой жизни? Все наши чувства, наши пристрастия и наклонности таковы, какими они были в старину. Опасности и удобства для нашего тела, радости и горести нашей жизни, удачи и неудачи, благоденствие и смута в мире таковы, какими они были и в старину. Все это мы уже видели, слышали, все испытали. Даже и сотни лет достаточно для того, чтобы мы насытились жизнью. Неужто мы сможем и дальше нести бремя этой жизни?

— В таком случае ранняя смерть лучше долгой жизни? — спросил Мэн Суньян. — И стало быть, чтобы добиться желаемого, нужно ходить по лезвию меча и ступать по остриям пик, бросаться в кипящую воду или огонь?

— Нет. Пока ты жив, откажись от умствования, положись на свои природные влечения и спокойно жди смерти. Пусть смерть свершит дело, ты же отрекись от умствований и положись до конца на свою отрешенность.

Тогда ничто не будет потеряно, ибо ты ни на что не будешь полагаться. К чему торопить или задерживать события?

Ян Чжу сказал:

“Бочэн Цзыгао не помогал никому даже волоском. Он отрекся от престола и пахал землю в глуши. Великий Юй не желал пользы для одного себя; он так трудился, укрощая потоп, что тело его наполовину усохло. Люди в древности не согласились бы лишиться даже одного волоска, чтобы принести пользу Поднебесному миру. А если им преподносили всю Поднебесную, они ее не брали. Если бы никто не жертвовал волоском, если бы никто не старался принести пользу Поднебесному миру, то в Поднебесной воцарился бы мир”.

Цинь-цзы спросил Ян Чжу:

— Если бы ты мог помочь миру, отдав один волосок, сделал бы ты это?

— Миру, конечно, одним волоском не помочь, — ответил Ян Чжу [50].

— Но предположим, это было бы возможно. Тогда отдал бы?

Ян Чжу не ответил.

Цинь-цзы вышел и рассказал об этом разговоре Мэн Суньяну.

— Ты не понял мысли учителя, — сказал Мэн Сунь-ян. — Позволь, я объясню тебе. Согласился бы ты поранить себе кожу, чтобы получить десять тысяч золотых?

— Согласился бы.

— А согласился бы ты лишиться сустава, чтобы получить царство?

Цинь-цзы промолчал.

— Волосок, конечно, меньше кожи, — продолжил Мэн Суньян, — а кожа меньше сустава. Однако по волоску собирается кожа, а кожа, собираясь, образует сустав. Разве можно пренебречь даже одним волоском, если он тоже — часть собственного тела?

— Мне нечего тебе возразить, — ответил Цинь-цзы, — но, если бы я спросил об этом Лао-цзы и Гуань Инь-цзы, они бы сочли истинными твои слова, а если спросить об этом Великого Юя или Мо-цзы, то они согласились бы со мной.

Тут Мэн Суньян, повернувшись к своим ученикам, заговорил о другом.

Ян Чжу сказал:

“В мире всеобщее восхищение снискали Шунь и Юй, Чжоу-гун и Конфуций.

Всеобщее же презрение к себе возбудили Цзе и Чжоу. Однако же Шунь пахал землю в Хэяне и обжигал горшки в Лэйцзэ. Его руки и ноги не знали ни мгновения отдыха, его рот и желудок не ведали вкусной пищи. Родители его не любили, братья и сестры относились к нему, как к чужаку. Он женился только тридцати лет от роду и притом не испросил согласия отца и матери. Когда Яо уступил ему престол, он был уже в преклонном возрасте, и ум его утратил живость. Поскольку его старший сын, Шан-цзюнь, был не способен к управлению, ему пришлось уступить престол Юю, после чего он и окончил свои дни. Это был самый несчастный и неудачливый человек в целом мире.

Когда Гунь взялся за укрощение потопа и его кропотливые труды оказались напрасными, Шунь казнил его на горе Юйшань. Юй наследовал эту работу и служил человеку, убившему его отца, думая только о том, как принести пользу миру. Он жил среди голой равнины, а когда у него родился сын, не дал ему имени, даже не входил в ворота своего дома и трудился так, что половина его тела усохла, а его руки и ноги сплошь покрылись мозолями. После того как Шунь уступил ему престол, он жил скромно, довольствуясь царской одеждой и короной, и в конце концов умер в бедности.

Это был величайший страдалец Поднебесного мира!

После смерти У-вана, когда Чэн-ван был еще слишком молод, Чжоу-гун взял в свои руки бразды правления, что вызвало гнев Шао-гуна. Всюду поползли клеветнические слухи о Чжоу-гуне, и тому пришлось три года скрываться на восточных рубежах царства. Он казнил своего старшего брата, отправил в ссылку младшего и только так смог сберечь свою жизнь. Это был самый опасный и напуганный человек в Поднебесном мире!

Конфуций постиг Путь Пяти Владык и Трех Царей и принимал приглашения властителей своего времени. На него повалили дерево в царстве Сун, ему пришлось заметать следы в Вэй, он терпел лишения в Сун и Чжоу, его держали в осаде на границе царств Чэнь и Цай, его унижали люди семейства Цзи и подвергал оскорблениям Ян Ху. Так он прожил свою жизнь. Это был самый суетный и бестолковый человек в Поднебесном мире!

В жизни этих высочайших мудрецов не было ни одного веселого дня, а после смерти они обрели славу на десять тысяч поколений. Однако ж слава — это, конечно, еще не настоящая жизнь. Хотя их и хвалят, но сами они о том не ведают. И хотя их ставят всем в пример, им это невдомек. Теперь они ничем не отличаются от старого пня или кома земли.

Цзе унаследовал богатства, накопленные предшествующими поколениями его династии, и сидел на троне, обратив лицо к югу. У него было достаточно ума, чтобы держать в узде своих советников, и достаточно власти, чтобы заставить всех в пределах четырех морей бояться его. Он предавался всему, что радовало его зрение и слух, делал все, что его мысли и мечты внушали ему, и прожил жизнь, полную удовольствий. Это был самый веселый и жизнерадостный человек в Поднебесном мире.

Чжоу тоже унаследовал богатства, накопленные предшествующими поколениями его династии, и сидел на троне, обратив лицо к югу. Его власть простиралась до всех пределов земли, и его воле были послушны все подданные царства. Он предавался своим страстям во дворце, занимавшем целый цин земли, и давал волю своим плотским желаниям на пирах “вечной ночи” [51]. Он не заботился о приличиях и долге и, прежде чем был казнен, прожил веселую жизнь. Он был самый свободный, самый беззаботный человек в Поднебесном мире.

Два этих злодея всю жизнь наслаждались счастьем угождать своим желаниям, но стяжали славу глупцов и тиранов. На самом деле они вовсе не заслуживали такой славы. А теперь, если мы станем ругать их, они о том не узнают, а если станем хвалить, они об этом тоже не узнают. Чем они отличаются от старого пня или кома земли?

Четверо же мудрецов, несмотря на то что мир восторгается ими, всю жизнь мучились, а смерть стала последним приютом для них всех. А два злодея, несмотря на то что мир порицает их, жили счастливо, и смерть тоже стала их последним приютом”.

Ян Чжу пришел к правителю царства Лян и сказал ему:

— Управлять царством так же легко, как вращать ладонями.

Царь сказал:

— Вы, учитель, не можете справиться даже с одной женой и одной наложницей, не в силах возделать свой сад размером в три му. Как же вы можете говорить мне, что управлять царством очень легко?

— Видели ли вы, государь, как пасут овец? — ответил Ян Чжу. — Пошлите пастушка, ростом в пять локтей, с шестом на плече пасти стадо в сотню овец, и овцы пойдут туда, куда он захочет, — на восток ли, на запад ли.

Пошлите Яо тянуть на веревке одного барана, а позади них поставьте Шуня с плетью в руке — и баран не сделает ни шагу. Кроме того, я, ваш слуга, слышал, что рыба, способная проглотить лодку, не плавает в боковых протоках, а лебедь, взмывающий высоко в небеса, не садится в мелкое болото.

Почему так? Да потому, что их привлекают великие цели. Мелодии Хуанчжун и Далюй [52] не годятся для сопровождения обыкновенных танцев. Почему так? Да потому, что их звучание намного превосходит обыденные звуки. Об этом и гласит поговорка: “Тот, кто занят великим делом, не обращает внимания на мелочи. Тот, кто одерживает большую победу, не имеет маленьких побед”.

Ян Чжу сказал:

“События глубокой старины сгинули навсегда. Кто опишет их? Деяния Трех Владык — то ли были, то ли нет. Деяния Пяти Царей — то ли явь, то ли сон. Деяния Трех Правителей отчасти видны, отчасти сокрыты — из сотни тысяч мы едва ли знаем одно. Из событий, происходящих ныне, можепп. кое-что знать, а запомнить разве что одно из десяти тысяч. А из событий, случающихся сейчас перед глазами, некоторые мы примечаем, а некоторые нет, запомнится же из них не более одного на тысячу. Сколько лет минуло с начала времен до сегодняшнего дня — то и сосчитать невозможно. Но за триста тысяч лет, прошедших со времен Фуси, память о достойном и презренном, о красоте и уродстве, об успехах и неудачах, о правильном и неправильном меркла и исчезала неотвратимо — то быстро, то медленно.

Если мы из-за мимолетной хвалы или хулы обременяем свой дух и тело и стремимся к славе, которая пережила бы нас на несколько сот лет, то как сможем мы вдохнуть жизнь в наши иссохшие кости и испытать радость быть живым [53]”.

Ян Чжу сказал:

“Человек подобен всем прочим существам, живущим на этой земле, и несет в себе свойства всех пяти стихий мироздания. Среди всего живого он самый одухотворенный. Но его когти и зубы недостаточно сильны, чтобы его защитить; его кожа недостаточно прочна, чтобы его обезопасить. Он не может бегать так быстро, чтобы спастись бегством, и у него нет ни шерсти, ни перьев, чтобы предохранить себя от жары или холода. Он должен полагаться на вещи вокруг себя, чтобы взращивать свою природу, и он должен опираться на свой разум, а не силу. Вот почему в разуме самое ценное — это знание, как сохранить себя, а в силе самое ничтожное — это то, что она побуждает напасть на других.

Своим телом я не владею, но, коль скоро я рожден, должен хранить его в целости. Вещами вокруг себя я не владею, но, коль скоро я существую, не могу без них обойтись. Конечно, я живу благодаря своему телу, но природу свою я взращиваю благодаря вещам. Хотя я сберегаю свою жизнь в целости, телом я не могу владеть. Хотя я не могу обойтись без вещей, я не могу владеть вещами. Владеть своим телом, владеть вещами — значит произвольно присваивать себе то, что принадлежит всему Поднебесному миру. Воистину только мудрый человек и высший человек относятся к своему телу и к вещам вокруг как к общему достоянию Поднебесной. Вот что называется “вершина высшего””.

Ян Чжу сказал:

“Люди не могут найти отдохновения из-за четырех обстоятельств: первое — долголетие, второе — слава, третье — должность и четвертое — имущество. Тот, кто владеет этими четырьмя, боится духов, боится людей, боится власти, боится наказаний. Такого я зову “бегущим от правды””.

Можно погибнуть и можно жизнь спасти.

Веление судьбы — вечно вне нас.

Тот, кто не идет наперекор судьбе, станет ли мечтать о долгой жизни?

Тот, кого не смущают награды, станет ли мечтать о славе? Тот, кто не хочет власти, станет ли мечтать о должности? Тот, кто не хочет богатства, станет ли мечтать об имуществе? Такого я зову “живущим в согласии с правдой ”.

В целом мире нет ему врагов.

Его судьба таится в нем самом.

Вот почему в народе говорят:

“Без должности чиновной, без семьи

Забудешь половину всех страстей.

Когда не думают о пище и одежде,

Путь государя и слуги не действен более”.

Чжоуская пословица гласит: “Земледельца оставить без дела — что убить его”. Он считает естественным и неизменным уходить в поле утром и возвращаться домой вечером, он думает, что на свете нет ничего вкуснее бобовой похлебки. Его кожа и плоть толсты и грубы, жилы у него — твердые и прочные. Если однажды утром уложить его на мягкие меха за шелковыми занавесями, поднести ему лучшего зерна и мяса и сочные мандарины, его разум помутится, в теле поднимется жар и его здоровье придет в расстройство. А если бы цари Сун или Лу поменялись местами с крестьянином и поработали вместо него в поле, то не прошло бы и часа, как они утомились бы. Вот почему неотесанный мужлан называет лучшим в Поднебесном мире то, что ему самому привычно и ему самому нравится.

Когда-то в царстве Сун жил крестьянин. Одевался он в очесы конопли, только чтобы пережить зиму, а когда весной приходили теплые дни, любил греть спину на солнце. Он даже не знал, что в мире существуют просторные дворцы и теплые покои, гладкие шелка и мягкие меха. Однажды он сказал жене:

— Никто не знает, как приятно греть спину на солнце. Пойду доложу об этом государю, наверняка заслужу большую награду!

А его сосед, богатый человек, сказал ему:

— Некогда жил человек, похожий на тебя. Он любил есть большие бобы, конопляные семена, сельдерей и чечевицу и стал расхваливать эти кушанья перед своими соседями-богачами. Отведали богачи его угощенье — и рты их словно огонь опалил, а животы у них разболелись. Тут все стали насмехаться над этим человеком, и ему стало очень стыдно.

Ян Чжу сказал:

“Большой дом, роскошная одежда, изысканные яства, красивые женщины — если ты обладаешь этими четырьмя вещами, чего еще желать в этом мире? А тот, кто, обладая этим, хочет еще чего-то, потворствует алчности в себе. Потворствовать алчности — значит тратить впустую свои жизненные силы”.

Преданности недостаточно для того, чтобы уберечь государя от опасностей. Преданный человек может лишь подвергнуть опасности себя. Исполнения долга недостаточно для того, чтобы помочь людям. Исполняющий долг лишь мешает жить сам себе. Когда увидят, что преданности недостаточно для того, чтобы уберечь от опасностей государя, добрая слава преданного исчезнет. Когда увидят, что исполнение долга недостаточно для того, чтобы помочь людям, добрая слава мужа, исполняющего долг, перестанет существовать. Правитель и подданные не подвергали себя опасностям, а люди друг другу помогали — таков был Путь древности.

Юй-цзы сказал:

“Тот, кто отказывается от славы, не ведает забот. Лао-цзы говорил, что слава — это гость сущности. Однако же неразумные люди вечно гонятся за славой. Действительно ли от славы невозможно отказаться? Действительно ли имя — только гость сущности?

Ныне добрая слава приносит почет и восхищение людей. Отсутствие же славы делает человека презираемым и ничтожным. Почет и восхищение доставляют нам удовольствие и радость, позор и презрение несут нам скорби и муки. Скорби и муки противны нашей природе. Удовольствие и радость угодны нашей природе. Значит, все это связано с нашей сущностью. Как же можно отказаться от славы? Как же можно считать славу только гостем сущности? Нужно только избегать привязанности к славе, что обременяет нашу сущность. Если вы привязаны к имени и тем обременяете свою сущность, вы будете жить в постоянной тревоге и волнении. Тогда вам не придется даже выбирать между удовольствием и скорбью, радостью и мукой!”

[48]

Глава VII. Ян Чжу

Данная глава столь разительно отличается от остального текста “Ле-цзы”, что, по мнению большинства исследователей, едва ли может считаться памятником древней даосской мысли. Большинство ее сюжетов восходит к школе философа Ян Чжу, жившего в середине 4 в. до н. э. Наибольший интерес среди них представляет диалог Ян Чжу с последователем Мо Ди Цинь Гули — вероятно, наиболее достоверное свидетельство подлинного учения Ян Чжу. Это учение предстает как бесхитростная, почти целомудренная в своей воинственности проповедь гедонизма (который, заметим в скобках, недвусмысленно осуждается в других главах “Ле-цзы” — например, в начальных сюжетах 2-й и 3-й глав). Страстность этой проповеди заметно контрастирует с общим для древней даосской литературы отстраненно-ироническим тоном.

[49] Здесь имеется в виду Мэн Суньян — ученик Ян Чжу.

[50] Следует учитывать совершенно различные взгляды спорящих сторон на природу и назначение власти. Для ученика Мо Ди власть — это средство “помощи миру”, ибо, согласно Мо Ди, настоящий правитель — убежденный альтруист, пекущийся единственно о благе народа. Для последователя Ян Чжу, напротив, власть — тяжкая и бессмысленная обуза, так что “приобрести царство” означает для него пожертвовать своим покоем и, следовательно, цельностью своей жизни. Сама мечта о власти для Ян Чжу — признак слабости.

[51] Пир “вечной ночи” — экстравагантная забава власть имущих в древнем Китае. Он должен был продолжаться четыре месяца кряду.

[52] Хуанчжун и Далюй — древние церемониальные мелодии, исполнявшиеся на каменных пластинах и колоколах.

[53] В этом сюжете заметно стремление преодолеть плоский гедонизм Ян Чжу: заботиться только о своем теле — это не меньшая ограниченность, чем сведение человеческого бытия к умственной деятельности.