Джатака о пылающих угольях

Материал из Buddha World.

Со слов: «Всегда угодны приношенья Будде...» — Учитель — он жил тогда в роще Джетаване — повел рассказ о торговце Анатхапиндике.

Ибо ведь Анатхапиндика во имя учения Будды за один лишь монастырь в Джетаване пожертвовал пятьдесят пять коти. Он не признавал иных сокровищ, кроме трех сокровищ веры, и когда Учитель бывал в Джетаване, каждый день являлся в монастырь, дабы услышать три великих моления: утреннее моление, дневное, после трапезы, и вечернее. Те моления, которые устраивались в промежутках между тремя великими молениями, Анатхапиндика тоже посещал. Опасаясь, что молодые монахи могут полюбопытствовать, с чем это он нынче явился, и станут высматривать, принес он что-нибудь или не принес, Анатхапиндика никогда не, являлся в монастырь с пустыми руками. На утреннее моление приносил монахам вареный рис; приходя на моление после трапезы, одаривал бхиккху топленым маслом, свежим медом, соком сахарного тростника и прочим; к вечерней же службе приносил благоухавшие цветочные гирлянды и всевозможные одежды. Так благочестивый Апатхапиндика изо дня в день приносил жертвы, и не было им предела. Многие торговцы занимали у него деньги под долговые расписки, набрали чуть ли не двадцать коти, он же, известный своим богатством, никогда не напоминал им о долгах. Было у Анатхапиндики зарыто на берегу реки сокровищ чуть ли не на двадцати коти, принадлежавших его семейству; сокровища эти, запечатанные в железные кувшины, однажды унесло в море набежавшей во время бури волной, и они оказались погребенными на дне. В доме Анатхапипдики всегда был наготовлен рис — самое малое на пятьсот бхиккху разом, и жилище его было для монахов будто пруд для путников, вырытый на скрещении дорог, будто отчий дом. Сам Всепробужденный захаживал к Анатхапиндике, посещали его также восемьдесят великих тхер, а про других бхиккху и говорить нечего: входившим в его дом и выходившим из него — не было числа!

Надобно еще сказать, что дом Анатхапиндики был в семь этажей и вели к нему семь разных входов. Над четвертым поселилась женщина-дух, державшаяся иной, неправедной веры. И вот, когда Всепробужденный являлся в дом к Анатхапиндике, эта женщина уже не могла спокойно пребывать в своем невидимом волшебном дворце над входом и со всеми своими чадами спускалась в нижний мир, где и жила некоторое время. Так же точно вынуждена она была поступать, когда к Анатхапиндике приходили восемьдесят великих тхер или когда через этот вход являлись в дом или выходили из него какие-либо иные тхеры. И помыслила женщина: «Покуда Готама и все его приверженцы будут посещать сей дом, не видеть мне счастья, ибо нельзя каждый раз спускаться под землю и жить там. Надобно отвадить их». И вот однажды, когда старший приказчик Анатхапиндики собрался было отдохнуть, женщина-дух, приняв свой зримый облик, явилась перед ним. «Кто ты?» — спросил приказчик. «Я женщина-дух, обитающая над четвертым входом в дом», — отвечала та. «Зачем пришла?» — осведомился приказчик. «Твой хозяин, — отвечала женщина, — поистине не ведает, что творит: разве не видишь, что он, не думая о будущем, лишь ублажает подвижника Готаму? Не отряжает больше караванов, запустил дела. Посоветуй хозяину исполнять лишь то, что ему положено, и отвадить этого Готаму и его приверженцев». «О ты, неразумная! — ответил приказчик. — Ведь хозяин жертвует свое богатство ради спасительного учения Будды. Да если бы он ухватил меня за волосы и поволок продавать, я и тогда ни слова ему не сказал бы. Ступай прочь!» Ничего не добившись, женщина-дух подступилась было к старшему сыну Анатхапиндики, но тот ответил ей так же, как и приказчик. С самим же хозяином она не дерзнула про это заговорить.

Между тем из-за постоянных щедрых пожертвований и из-за того, что Анатхапиндика забросил дела, поступавшие в его казну доходы уменьшились, и богатство мало-помалу начало истощаться. Через некоторое время он обеднел, у него поубавилось одежды, пища оскудела, да и утехи стали не те, что прежде, но он продолжал одаривать монахов, хоть и не столь щедро, как раньше. И вот однажды, когда Анатхапиндика, поприветствовав Учителя, занял свое место в собрании, Учитель обратился к нему с вопросом: «Скажи мне, мирянин, раздают ли твои домочадцы милостыню?» «Да, Учитель, — отвечал Анатхапиндика, — мои домочадцы всегда одаривали монахов, но сейчас, кроме вчерашней рисовой каши да простокваши, в доме ничего пет». И сказал тогда Анатхапиндике Учитель: «Не печалься, мирянин, от того, что у тебя ничего не осталось для подаяний, кроме грубой пищи: если дающий и в помыслах своих щедр, то ни Всепробужденному Будде, ни Пробужденному Будде, ни ученикам Будды — никому из них пища не покажется грубой, ибо велик будет плод ее. Недаром говорят: если дающий и в помыслах своих Щедр, подаяние его не покажется грубым, ибо, как известно: Всегда угодны приношенья Будде, Пусть это только рис сухой на блюде, Пусть только рис сухой и несоленый, Любую малость примет Просветленный, Лишь был бы чист душой своей даритель. Открыта для таких гостей обитель».

И еще сказал Учитель Анатхапиндике: «Когда ты, мирянин, подаешь просящему, пусть даже грубую пищу, тем самым ты помогаешь вступившему на благой Восьмеричный Путь. Во время Веламы я исходил вдоль и поперек Джамбу, одаряя жителей его семью сокровищами веры, и это великое свое даяние я совершал с такой же щедростью, с какой слил бы воедино пять рек. И что же? Я не нашел никого, кто ведал бы о трех прибежищах или кто хранил бы пять заповедей! Воистину редко встретишь того, кто достоин подаяния. Поэтому не печалься при мысли, что грубо подаяние твое». И, наставив так Анатхапиндику, Учитель прочел ему Веламака-сутту.

А теперь надобно сказать, что та самая женщина-дух, которая не дерзнула заговорить с Анатха-пиндикой в ту пору, когда он был на вершине могущества, подумала: «Ныне стал он беден и потому должеп внять моим речам». И вот в полночь она явилась к торговцу в спальню и предстала перед ним в своем зримом облике, воссев в пространстве. «Кто ты?» — воскликнул торговец. «Я, почтенный торговец, дух, обитающий над четвертым входом в твой дом», — ответила женщина. «С чем пожаловала?» — спросил ее тогда Анатхапиндика. «Хочу дать тебе один сонет», — сказала женщина-дух. «Что ж, говори», — ответил торговец. «О великий господин, — начала женщина, — ты не заботишься о своем будущем, не печешься о чадах своих. Ради вероучения Готамы растратил ты большое богатство. Впал в бедность, ибо долгое время был слишком щедр на подаяния, дела же забросил; и все ради Готамы! Даже ныне, в столь бедственном положении, не можешь ты выйти из-под его власти. По сию пору его приверженцы посещают твой дом. Того добра, которое они у тебя перетаскали, уже не воротишь, и да пребудет оно с ними. Но отныне не должен ты ни сам ходить к подвижнику Готаме, ни впускать всех этих монахов и послушников в свой дом. Даже смотреть не должен на Готаму, а должен заниматься своим делом, торговать, вернуть семье благополучие». «Это и есть совет, который ты вознамерилась мне дать?» — спросил у женщины Анатхапиндика. «Да, господин», — сказала женщина.

«Мой Десятисильный Повелитель дал мне силу устоять перед сотней таких женщин-духов, перед тысячей, перед сотней тысяч!» — воскликнул тогда Анатхапиндика. — Ибо вера моя, как Гора Синеру, столь же неколебима, сколь и тверда! Я потратил свои богатства на сокровища веры, ведущей к спасению. Ты, сулящее несчастья черноухое создание, исполненное злобы и коварства, своими недостойными речами хотело нанести вред ученью Будды. Отныне я больше не позволю жить тебе со мною в одном доме. Тотчас же убирайся вон, ищи себе другое обиталище!»

И после этих слов истинного служителя дхаммы, вступившего в Поток, женщина-дух не могла больше оставаться в его доме: она отправилась к себе, забрала чад своих и пошла прочь. И пока шла, сама с собой рассуждала: «Если не удастся найти другое жилище, как-нибудь умилостивлю торговца и вновь поселюсь у него». Так решив про себя, она явилась к духу — хранителю города и, оказав ему надлежащие почести, недвижно застыла передним. «Зачем пожаловала?» — спросил ее дух — хранитель города. «О господин, я разговаривала без должного почтения с Анатхапиндикой, и за это он, разгневавшись, изгнал меня из своего дома. Пойди со мной вместе к нему и умоли дать мне жилище». «Что же ты такого сказала торговцу?» — спросил дух-хранитель. «Да ничего особенного, господин, — отвечала женщина, — посоветовала ему не помогать ни Будде, ни монастырю, а подвижника Готаму не пускать в дом». «Что за недостойные речи! — воскликнул дух-хранитель. — Они наносят вред учению Будды. Так что не дерзну я пойти с тобою к торговцу». Не найдя помощи у духа-хранителя, женщина поспешила к четырем великим стражам мира. Когда же и они прогнали ее, обратилась к владыке богов Сакке и, со всей чистосердечностью поведав ему свою историю, стала молить: «Господин, лишившись крова, я скитаюсь со своими чадами по свету. Сделай милость, дай какое-нибудь место, где я могла бы поселиться». Но и Сакка не помог ей, только сказал: «Ты содеяла недостойное, причинила вред самому великому вероучению. А потому я, как и прочие, не дерзну замолвить слово за тебя перед торговцем, но дам тебе совет, как умилостивить Анатхапиндику». «Вот хорошо! — обрадовалась женщина. — Скажи мне, что должна я делать, господин». «У нашего великого Аиатхапиндики должников не счесть, долговых расписок у него чуть ли не на двадцать коти. Обернись поверенным Анатхапиндики и, никому не говоря ни слова, возьми расписки, да и ступай вместе с молодыми якк-хами к тем должникам. В одной руке держи расписки долговые, в другой — расписки об уплате. Обойдешь всех должников и, прибегнув к своему яккхическому могуществу, станешь каждому грозить: «Вот, мол, казенная бумага, в которой написано, что должен ты немедля погасить свой долг. Покуда торговец был богат, он терпел, а нынче обеднел, туго ему приходится. Так что плати свой долг». Вот ты и вытребуешь силой своего яккхического могущества чуть ли не двадцать коти золота и им пополнишь опустевшую казну торговца.

Есть у Анатхапиндики и другие сокровища: на берегу реки Ачиравати он некогда зарыл клад, но клад тот унесло волной в океан. Отыщи его и тем еще пополнишь казну Анатхапиндики. К тому же есть место, где хранится богатств чуть ли не на двадцать коти, а хозяина у них нет; возьми и эти богатства и восполни оскудевшую казну торговца. Когда в казне Анатхапиндики вновь соберется богатств без малого на пятьдесят пять коти, считай, что ты сняла с себя вину и умилостивила великого торговца».

Женщина поблагодарила Сакку за совет и сделала все, как он ей велел: доставила собранные ею сокровища в казну Анатхапиндики, а в полночь приняла спой зримый облик и явилась в спальню торговца, воссев в пространстве. «Кто ты?» — спросил Анатхапиндика. «О великий торговец, — отвечала женщина, — я женщина-дух, которая жила над четвертым входом в твой дом. Поистине, была я слепа: в своей глупости и в своей слепоте и невежестве не знала всего величия учения Будды и потому обратилась к тебе с недостойными речами. Будь же великодушен, прости меня. Следуя совету Сакки, предводителя богов, я, дабы заслужить твою милость, добыла со дна морского без малого двадцать коти и еще почти столько же денег, хранившихся в одном месте и не имевших владельца, и, наконец, еще столько же собрала с твоих должников. Я наполнила твою казну и теперь больше не заслушиваю наказания. Все, что ты потратил на строительство монастыря в Джетаване, вернулось к тебе сторицей.

Я же лишилась крова и претерпеваю муки. Прости меня за то, что сотворила по неразумению своему, не держи зла на сердце, великий торговец». Внимая ее речам, Анатхапиндика думал: «Ведь вот она женщина-дух, а признала за собой вину и готова была понести наказание. Пусть Учитель растолкует ей все величие своего вероучения. Отведу-ка я ее к Всепробужденному». И обратился тогда торговец к женщине-духу: «Слушай, что я тебе скажу. Если ты и вправду хочешь, чтобы я простил тебя, проси меня о прощении при Учителе». «Да будет так, — отвечала женщина. — Веди меня к Учителю». Едва забрезжил рассвет, торговец с женщиной-духом отправился к Учителю и поведал ему обо всем, что произошло. «Видишь, мирянин, — сказал Анатхапиндике Учитель, выслушав его, — покуда зло не созрело, злотворец видит в нем благо, лишь когда зло созреет, он видит в нем зло. Так же и творящий добро: покуда добро не созрело, он видит в нем зло; лишь когда добро созреет, он видит в нем добро». И, поясняя свою мысль, Учитель спел Анатхапиндике два стиха из «Дхаммапады»:

Даже злой видит счастье, пока зло не созрело.

Но когда зло созреет, тогда злой видит зло.

Даже Благой видит зло, пока благо не созрело.

Но когда благо созреет, тогда Благой видит Благо.

И только смолк последний стих, как женщина-дух, вкусив от плода истинной дхаммы, утвердилась в вероучении и вступила в Поток. Припав к ногам Учителя, которые и были колесом дхаммы, она воскликнула: «О Благостный! Мною, запятнанной страстями, оскверненной всеми сквернами, ослепленной слепотою, одурманенной невежеством, мною, не ведавшей добродетелей твоих, были сказаны те злые слова. Прости же меня!» И после того, как Учитель явил ей свою великую милость, она попросила прощения у торговца и была им прощена.

Между тем Анатхагшндика принялся рассказывать Учителю и о своих заслугах. «Вот, Благостный, — говорил он, — как ни старалась эта женщина уговорить меня отринуть Будду и его приверженцев, не знаться с ними, не удалось ей совратить меня; как ни пыталась склонить меня к тому, чтоб не давал я больше милостыню, я не перестал давать. Была ли в том моя заслуга, Благостный, скажи». «Мирянин, — отвечал ему на то Учитель, — ты уже вступил в Поток истинной дхаммы, и служение твое благородно, вера твоя крепка, твой взор и внутренний и наружный очищен — что же удивительного в том, что эта женщина-дух тебя не совратила, тем паче что чудодейственная сила ее не так уж велика. Но вот что удивительно: прежде, когда еще не появился Будда и истинное знание не созрело, мудрые и стойкие не совратились. Ибо, когда явился перед ними Мара, повелитель мира страстей, и, указуя на яму в восемьдесят локтей глубиной, наполненную до краев горящими угольями, вскричал: «Тот из вас, кто и впредь станет подавать милостыню, будет гореть в этом чистилище. Не подавайте милостыню», — то и тогда, искушаемые Марой, мудрые и стойкие не прельстились его речами и, стоя в самой сердцевине огромного лотоса, подавали милостыню. Вот что поистине удивительно!» И, побуждаемый к тому Анатхапиндикой, Учитель явил суть сказанного им, поведав о том, что случилось в прошлом.

«Во времена стародавние, когда на бенарееском троне восседал Брахмадатта, Бодхисатта родился на земле в семействе богатого бенаресского торговца. Рос он в счастье и довольстве, будто царский сын, и ни в чем не знал отказа. Когда он возмужал, а возмужал он, по общему признанию, уже в шестнадцать лет — он в совершенстве овладел всеми видами ремесел и искусств. И после смерти отца стал вместо него вести торговлю. У всех четырех городских ворот, а также в центре Бенареса и вблизи собственного жилища он построил шесть домов, где всякий мог получить то, в чем нуждался, и, выстроив их, щедро раздавал подаяние и был верен нравственным заветам, блюдя пост и обеты. Однажды с утра, в то самое время, когда Бодхисатта вкушал свою трапезу, состоявшую из самых изысканных яств, некий Пробужденный, прозываемый Паччека будда, который пекся лишь о собственном спасении, после семидневного подвижничества вновь стал воспринимать окружающий мир и вспомнил, что настало время идти за подаянием. «Отправлюсь-ка я сегодня просить милостыню к дверям дома бенаресского торговца», — подумал он, поковырял в зубах палочкой, сделанной из дерева бо, прополоскал рот водой из священного озера Анотатта — а надобно сказать, что пребывал он в это время на окрашенной охрой Скале Просветления, — подпоясался, облачился в оранжевую монашескую накидку, своей подвижнической силой сотворил чашу для сбора подаяния и в следующий миг очутился у дома Бодхисатты, который как раз вкушал трапезу, и остановился у ворот. Заметив его, Бодхисатта тотчас поднялся и сделал знак стоявшему рядом служителю. «Что угодно господину?» — спросил служитель. «Ступай возьми у почтенного монаха, который стоит у ворот, его глиняную чашу для подаяний и принеси сюда», — распорядился Бодхисатта. В тот же миг злокозненный Мара, весь дрожа от злости, привстал со своего места в воздушном пространстве и подумал: «Прошло уже семь дней с тех пор, когда этот Паччека будда ел в последний раз. Если и нынче он не поест, наверняка погибнет! Что ж, я в этом помогу ему, а торговцу помешаю подать милостыню». Решив так, Мара немедля явился в покои Бодхисатты и силой своих чар сотворил там яму глубиной в восемьдесят локтей, полную пылающих угольев: в ней горела, полыхая языками пламени, акация, и была та яма подобна великому чистилищу Авичи. Сам же Мара, сотворивший это чудо, невидимый, вновь уселся на свое место в воздушном пространстве. Когда служитель, посланный Бодхисаттой за глиняной чашей для подаяния, увидел пылающую яму, он в страхе примчался обратно. «Почему ты вернулся?» — спросил Бодхисатта. «Господин, — отвечал служитель, — в доме появилась яма с угольями, так и полыхает». Бежали прочь от ямы и остальные слуги. Тут Бодхисатта задумался. «Не иначе как всесильный Мара силою своих чар хочет во что бы то ни стало помешать мне в моем даянии. Еще неизвестно, устою ли я перед натиском сотни, а то и тысячи таких Мар. Что ж, нынче представился случай проверить, кто более могуч: я или Мара». Так решив, Бодхисатта взял чашу для подаяния, вышел из покоев, остановился на краю ямы с пылавшими угольями и вперил взгляд в пространство. Узрев Мару, он спросил: «Кто ты?» — и, услышав в ответ: «Я Мара», — во второй раз спросил: «Это ты сотворил яму с пылающими угольями?» «Да, я!» — отвечал Мара.

«Зачем?» — в третий раз спросил Бодхисатта. «Чтобы ты не мог подать милостыни и чтобы Паччека будда лишился жизни», — сказал Мара. «Не бывать этому! — воскликнул Бодхисатта. — Ты не лишишь Паччека будду жизни, а мне не помешаешь подавать милостыню. Сейчас я посмотрю, кто могущественнее — ты или я». И Бодхисатта, продолжая стоять на самом краю ямы, обратился к Паччека будде. «Почтенный Паччека будда, — молвил он, — пусть низринусь я в эту яму, все равно не отступлюсь! Об одном тебя молю: окажи милость, прими от меня подаяние». И Бодхисатта спел такой стих:

В чистилище низвергнусь лучше я,

пусть в пропасть полечу вниз головою,

Но скверному свершиться я не дам.

Прими ж мое даяние благое!

Вслед за тем Бодхисатта, исполненный решимости, схватил чашу для подаяния и хотел было шагнуть прямо в пылающую яму, но в тот же миг со дна ее на все восемь десятков локтей поднялся ввысь прекрасный в своем совершенстве огромный лотос, а раскрывшиеся лепестки его оказались прямо под ногами Бодхисатты. Из лотоса высыпалась целая мера золотой пыльцы прямо на Великосущего, и вес тело его засверкало, будто покрылось золотом. И, стоя в самой середине цветка, Бодхисатта наполнил изысканнейшими яствами чашу Паччека будды, и Паччека будда принял ту чашу и поблагодарил Бодхисатту, после чего закинул чашу прямо в небо и на глазах у всех сам туда взлетел, оставляя за собой облачный след причудливой формы, и направился в сторону Гималаев. Мара же, посрамленный, в дурном расположении духа, отбыл в свою обитель. А Бодхисатта все еще стоял в самой сердцевине лотоса, наставляя собравшихся в дхамме, восхваляя благостность даяния; затем, сопровождаемый многочисленной свитой, он проследовал во внутренние покои дома. До конца отпущенного ему срока Бодхисатта подавал милостыню и творил иные добрые дела и с кончиною перешел в другое рождение в согласии с накопленными заслугами».

И Учитель повторил: «Не то удивительно, мирянин, что ты, обретший прозрение, избежал соблазна, исходившего от женщины-духа, — деяния мудрых в прежние времена — вот что поистине достойно удивления!» И, закончив свое наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: «Паччека будда в ту нору свершил свой великий и окончательный Исход, а бенаресским торговцем, который посрамил Мару и, находясь в сердцевине лотоса, сумел «подать Паччека будде милостыню, был тогда я сам».

Заканчивая наставление в дхамме, Учитель повторил: «И прежде уже этот человек вел себя недостойно». Потом он истолковал джатаку, так связав перерождения: «Пандой в ту пору был бхиккху, который делит келью с Сарипуттой; мудрым же землевладельцем был я сам».

Перевод Б. Захарьина