Конфуций

Материал из Buddha World.

Глава IV

КОНФУЦИЙ [30]

Конфуций жил в праздности [31]. Цзы-Гун вошел к нему, чтобы прислуживать. Конфуций выглядел озабоченным. Цзы-Гун не посмел задать ему вопрос, вышел и сообщил о том, что видел, Янь Юаню.

Тут Янь Юань запел, подыгрывая себе на лютне. Конфуций услышал его пение и, как и надеялся Янь Юань, пригласил к себе.

— Чему ты радуешься в такое время? — спросил Конфуций.

— А почему учитель так озабочен?

— Прежде скажи мне о себе.

— Учитель, я слышал, как вы говорили: “Радуйтесь Небу, знайте свою судьбу, и вы не будете ведать печали”. Вот я и радуюсь.

Конфуций изменился в лице, помолчал и сказал:

— Я говорил так? Ты плохо понял меня. Я сказал это только по случаю. А теперь я поправлю себя. Ты слышал только, что не ведает печали тот, кто радуется Небу и знает судьбу, но еще не слышал о том, сколь велика печаль того, кто радуется Небу и знает судьбу. Я расскажу тебе об этом без утайки.

Совершенствоваться самому, не думая о том, прославишь ли ты себя своим подвигом или нет, и сознавая, что прошлое и будущее не зависят от твоих усилий, — вот что значит “не ведать печали, радуясь Небу и зная судьбу”. Но прежде, когда я приводил в порядок “Песни” и “Предания”, я хотел снова водворить благоденствие в Поднебесном мире и оставить его в наследство будущим поколениям. Я делал это не для того, чтобы совершенствовать себя или помочь только своему родному царству Лу. Однако же сановники Лу с каждым днем отбирали все больше власти у государя, нравы неуклонно портились, добрые чувства в людях все более ослабевали. Если мой Путь не проходит даже в одном царстве и при моей жизни, то что же говорить о всем мире и о грядущих временах? Так я впервые понял, что “Песни” и “Предания”, ритуалы и музыка не помогают водворить благой порядок, однако не знал, чем можно их заменить. Вот о чем должен печалиться человек, который радуется Небу и знает судьбу.

И все же я понял, где истина. Эти “радость” и “знание” — не те радость и знание, о которых говорили древние. Радоваться без повода и знать без умысла — вот подлинная радость и подлинное знание. И тогда не будет ничего, что бы тебя не радовало, чего бы ты не знал, чего бы не свершил. К чему отбрасывать “Песни” и “Предания”, ритуалы и музыку? Зачем искать что-то им на замену?

Янь Юань повернулся лицом к северу, поклонился и сказал:

— Я тоже это постиг.

Он вышел и рассказал Цзы-Гуну, и Цзы-Гун был очень изумлен.

Он вернулся к себе домой и семь дней подряд размышлял так усердно, что не мог ни спать, ни есть, и кости стали выпирать у него из кожи. Янь Юань еще раз пришел к нему с разъяснениями. Тогда Цзы-Гун вернулся к Конфуцию и до конца своей жизни не переставал играть на лютне и декламировать книги.

Вельможа из царства Чэнь, находясь с визитом в Лу, устроил доверительную встречу с Шусунем.

— В нашем царстве есть мудрец, — сказал Шусунь.

— Вы, вероятно, говорите о Конфуции? — спросил гость.

— Да, о нем.

— А откуда известно, что он мудрец?

— Я слышал от Янь Юаня, что Конфуций может отринуть разум и жить телом.

— В нашем царстве тоже есть мудрец, вы знаете об этом?

— О каком мудреце вы говорите?

— У нас есть ученик Лао-цзы, которого зовут Гуан Чэн-цзы. Он постиг Путь Лао-цзы и умеет смотреть ушами и слушать глазами.

Когда правитель Лу прослышал об этом мудреце, он очень удивился и послал знатного сановника с наказом привезти его со всеми почестями в Лу. В скором времени Гуан Чэн-цзы прибыл к его двору, и луский царь в самых вежливых выражениях стал расспрашивать гостя о его способностях.

— Вам доложили неверно, — ответил Гуан Чэн-цзы. — Я могу видеть и слышать, не пользуясь глазами и ушами, но я не могу изменить назначение глаз и ушей.

— Но это еще более удивительно. В чем же заключается ваш Путь? Мне не терпится услышать.

— Мое тело едино с моими мыслями, мои мысли едины с моей жизненной энергией, моя энергия едина с духом, а мой дух един с Небытием. Любое самое малое явление, любой самый слабый звук внятны мне независимо от того, случаются ли они за пределами Восьми пустынь или прямо под моим носом. Однако ж мне неведомо, воспринимаю ли я их своими органами чувств и конечностями, или я постигаю их сердцем и внутренними органами. Это знание возникает само собой — и только.

Правитель Лу был очень доволен. На следующий день он рассказал об этом Конфуцию, а тот улыбнулся и ничего не сказал.

Первый советник царства Сун навестил Конфуция и спросил его:

— Вы мудрец?

— Как я могу назвать себя мудрецом? Я просто человек, который много учился и имеет обширные познания.

— А были ли мудрецами Три Царя [32]?

— Три Царя умели пользоваться знаниями и отвагой, а были ли они мудрецами — того я не ведаю.

— А были ли мудрецами Пятеро Владык?

— Пятеро Владык умели применять человечность и долг, а были ли они мудрецами — того я не ведаю.

— Тогда были ли мудрецами Трое Высочайших Властителей?

— Трое Высочайших Властителей умели пользоваться обстоятельствами времени, а были ли они мудрецами — того я не ведаю.

— Кого же, по-вашему, можно назвать мудрецом? — спросил в недоумении первый советник.

Конфуций изменился в лице и сказал:

— Среди людей в Западном крае есть настоящий мудрец. Он не управляет — а в мире нет беспорядка. Не говорит — а ему доверяют. Не воспитывает — а его слушаются беспрекословно. Он столь велик, что никто даже не может прославить его. Я догадываюсь, что он воистину мудр, но не знаю, прав ли я в своей догадке [33].

Тут первый советник подумал про себя: “Конфуций меня дурачит!”

Цзы-Ся спросил Конфуция:

— Что за человек Янь Юань?

— В человечности он превосходит меня.

— А что за человек Цзы-Гун?

— В красноречии он превосходит меня.

— А Цзы-Лу?

— В храбрости он превосходит меня.

— А Цзы-Чжан?

— У него манеры лучше, чем у меня.

Тут Цзы-Ся поднялся со своего сиденья и спросил:

— Но тогда почему эти четверо прислуживают вам?

— Сядь, я скажу тебе. Янь Юань может быть человечным, но не может укротить свою доброту, когда это необходимо. Цзы-Гун может быть красноречив, но не может придержать свой язык, когда это необходимо. Цзы-Лу может быть храбрым, но не умеет беречь себя. Цзы-Чжан может быть величав по виду, но не может держаться дружески в компании. Даже если бы я мог приобрести достоинства всех четверых в обмен на мои собственные, я бы не сделал этого.

После того как Ле-цзы обучился у Ху-цзы и сдружился с Бохунем-Безвестным, он поселился в Южном Предместье. Множество людей, желавших стать его учениками, поселились поблизости. Число их росло с каждым днем, так что их и сосчитать не успевали. Однако Ле-цзы все полагал, что их недостаточно, и каждый день затевал с ними споры, выслушивая доводы каждого. Двадцать лет прожил он по соседству с Наньго-цзы, но они не ходили друг к другу в гости, а встречаясь на улице, делали вид, что не замечают друг друга. Ученики же думали, что между ними существует вражда.

Однажды какой-то пришелец из царства Чу спросил Ле-цзы: “Почему вы, уважаемый, и Наньго-цзы чуждаетесь друг друга?”

— У Наньго-цзы лицо полное, а вот ум пустой, — ответил Ле-цзы. — Его глаза ничего не видят, его уши ничего не слышат, его рот ничего не говорит, его поза никогда не меняется. О чем мне с ним говорить? Однако ж я готов пойти вместе с вами поглядеть на него.

С ними пошли еще сорок учеников. Тут они увидели, что Наньго-цзы и вправду был страшен, как злой дух, и разговаривать с ним не доставляло удовольствия. Когда же они взглянули на Ле-цзы, то увидели, что душа его словно покинула тело, и говорить с ним тоже не было никакой возможности.

Внезапно Наньго-цзы показал на какого-то человека в самом конце свиты Ле-цзы и заговорил с ним так, словно перед ним стоял мудрейший и сильнейший муж. Все очень удивились этому и на обратном пути только о том и говорили. Но Ле-цзы сказал им:

— Тут нет ничего удивительного. Тот, кто постигает смысл, ничего не говорит; тот, кто обрел знание, тоже ничего не говорит. Но говорить посредством молчания — тоже значит говорить, знать посредством незнания — тоже значит знать. Не должно быть ни речи, ни молчания, ни знания, ни незнания. Однако же и это тоже речь, тоже знание. Тогда не будет ничего несказанного и ничего непознанного. И в этом не будет ни речи, ни знания. Только и всего. Чему же вы изумлялись?

Поначалу Ле-цзы любил путешествовать. Ху-цзы спросил его:

— Что же вам нравится в странствиях?

— Удовольствие от странствий в том, что ты все время видишь перед собой что-то новое, — ответил Ле-цзы. — Другие люди отправляются в путешествие, чтобы полюбоваться видами, а я путешествую для того, чтобы созерцать превращения вещей. Есть странствия и странствия, и нужно еще поискать того, кто сможет разъяснить различие между ними!

— Но разве вы путешествуете не так, как другие? Разве тут есть какое-то отличие? Все, что мы видим перед собой, непрерывно изменяется. Вы наслаждаетесь созерцанием перемен вокруг вас и не замечаете, что меняетесь сами. Вы увлекаетесь странствиями во внешнем мире и не знаете, что такое созерцание внутреннего. Во внешних странствиях мы ищем то, чего нам не хватает вовне, а посредством внутреннего созерцания мы постигаем изобилие внутри себя. Первое — это несовершенный способ путешествия, а второе — совершенный.

С тех пор Ле-цзы больше никуда не выезжал со двора, решив, что он и понятия не имел о том, что такое настоящее путешествие. Ху-цзы сказал ему:

— Какое это совершенство — странствия! В совершенном странствии мы не знаем, куда направляемся; в совершенном созерцании мы не знаем, на что смотрим. Посетить все уголки мира без исключения, осмотреть все виды мира — вот что я называю совершенным путешествием. Вот почему я говорю: “Какое это совершенство — странствия!”

Лун Шу сказал врачевателю Вэнь Чжи:

— Ты постиг все тонкости своего искусства. Я нынче хвораю, можешь ли ты вылечить меня?

— Только прикажите, — ответил Вэнь Чжи. — Но позвольте спросить, каковы признаки вашей болезни?

— Я не считаю для себя почетом, если в округе меня хвалят, и не считаю позором для себя, если все люди в царстве осуждают меня. Я не радуюсь, если достигаю успеха, и не переживаю, если терплю неудачу. Я равнодушно взираю на жизнь и смерть, богатство и бедность, на людей и свиней, на себя и других. В родном доме живу как на постоялом дворе, на соседей смотрю как на дикарей из дальних стран. Меня нельзя прельстить чином или наградой, нельзя запугать наказанием и поборами, нельзя изменить благоденствием или смутой, выгодой или убытком, нельзя взволновать радостями или печалями. Из-за этого я не могу служить государю, ладить с родственниками и друзьями, наставлять жену и детей, повелевать слугами. Что это за болезнь? Какое средство поможет исцелиться от нее?

Тут Вэнь Чжи попросил Лун Шу встать спиной к свету, а сам отошел назад и издали осмотрел Лун Шу. Потом он сказал:

— Н-да, я вижу ваше сердце. Его пространство величиною с вершок совершенно пусто — вы почти мудрец! Шесть отверстий в вашем сердце соединены друг с другом, седьмое же закупорено. Не потому ли вы думаете, что быть мудрецом — это болезнь? Мое несовершенное искусство бессильно помочь вам.

Ни от чего не происходит и существует вечно — таков Путь. Что живет в жизни и не погибает, даже окончившись, — это постоянство. Принять смерть из-за жизни — это несчастье. Иметь причину существования и постоянно умирать — это тоже Путь. Умереть, когда приходит смерть, и, следовательно, окончить свое существование даже прежде срока — это тоже постоянство. Обрести жизнь из-за смерти — это счастье. Поэтому жизнь, которая ничему не служит, тоже зовется Путем. А обрести конец, пользуясь Путем, тоже зовется постоянством. Бывает, что Путем зовется извлечение пользы из смерти, а постоянством — обретение смерти благодаря Пути. Только заурядные люди поют от радости, когда кто-то рождается, и рыдают, когда кто-то умирает.

Глаз вот-вот ослепнет, если он может разглядеть даже кончик волоска.

Ухо вот-вот оглохнет, если оно может расслышать даже полет комара.

Язык вот-вот перестанет ощущать вкус, если он может отличить воду из реки Цзы от воды из реки Шэн.

Нос вот-вот утратит обоняние, если он может отличить запах гари от запаха гнили.

Ноги вот-вот отнимутся, если человек бегает быстро.

Разум вот-вот помутится, если он ясно отличает истину от лжи.

А все дело в том, что вещи не перейдут в свою противоположность, если не достигнут предела.

В царстве Чжэн было много достойных мужей в Пуцзэ и много искусных мужей в Восточном квартале. Когда Байфэн, один из учеников Ле-цзы в Пуцзэ, шел по Восточному кварталу, ему повстречался Дэн Си. Дэн Си оглядел шедших за ним учеников и сказал:

— Что вы скажете, если я заставлю людей, идущих нам навстречу, поплясать для нас?

— Мы хорошенько повеселимся, — ответили ученики. Тогда Дэн Си сказал Байфэну: “Знаете ли вы разницу между тем, кого кормят, как отца, и тем, кого кормят, как пса? Такие существа, как собака или свинья, не могут прокормиться сами, поэтому люди держат их при себе и используют их для своих нужд. Если люди, подобные вам, хорошо одеваются и вкусно едят, то это заслуга властей предержащих. Вот вы, сгрудившиеся в кучу, молодые и старые, возле кухни, — чем отличаетесь вы от собак и свиней?”

Байфэн не ответил, но один из его учеников выступил вперед и сказал:

— Не слышали ли вы о том, как много умельцев в Ци и Лу? Некоторые из них искусны в обработке глины и дерева, другие искусны в литье металла и выделке кож. Одни умеют командовать войском, другие — приносить жертвы на алтарь предков. Всякие таланты имеются в избытке. Но они не могут отдавать друг другу приказы и друг друга поучать. Те, кто назначают их на должности, не имеют их знаний, те, кто повелевают ими, не имеют их способностей, однако же благодаря им знания и способности находят достойное применение. А мы как раз и даем советы властям предержащим. Чем же вам гордиться?

Дэн Си не нашел что сказать и, бросив взгляд на своих учеников, быстро удалился.

Правитель удела Гунъи прославился среди знатных мужей своей силой. Правитель Танци доложил о нем чжоускому царю Сюаню, и тот пригласил его ко двору со всеми почестями. Когда правитель Гунъи прибыл, царь оглядел его и нашел, что он слишком хрупок. В сердце его закрались сомнения, и он спросил:

— Какова твоя сила?

— Силы вашего слуги хватит на то, чтобы сломать лапку весеннего кузнечика и перебить крылышко осенней цикады.

— У моих силачей, — сказал разгневанно царь, — достаточно силы, чтобы разорвать носорога или тащить за хвост сразу девять буйволов! И все же они мне кажутся слабыми. Как же ты смог прославиться своей силой в целом мире?

— Вы, ваше величество, задали прекрасный вопрос. Я вам расскажу все по порядку. Ваш слуга учился у Шанцю-цзы, с которым не мог сравниться ни один силач в целом мире. Однако его собственные родичи ничего не знали об этом, ибо он никогда не показывал свою силу. Я служил ему, не жалея жизни, и он поведал мне:

Все хотят узреть невиданное;

Смотри на то, на что другие не глядят.

Все хотят овладеть недоступным;

Умей делать то, чего другие не умеют.

А посему тот, кто хочет развивать свое зрение, начинает с того, что смотрит на повозку с хворостом. Тот, кто хочет развивать свой слух, начинает с то/о, что слушает колокольный звон. То, что не составляет трудности внутри, будет нетрудным и снаружи. Сильный человек не встречает трудностей вовне себя, поэтому о нем знают только в его собственной семье.

Если мое имя получило известность среди правителей уделов, то лишь потому, что я не послушался учителя и показал свою силу. Однако ж прославился я не потому, что горжусь своей силой, а потому, что умею при менять ее. Разве это не лучше, чем гордиться своей силой?

Царевич Моу с горы Чжуншань был самым талантливым из сыновей вэйского государя. Он не интересовался государственными делами, зато любил разговаривать с учеными людьми и больше всех любил философа Гунсунь Луна из царства Чжао. Люди, подобные Юэчжэн Цзыюю, смеялись над ним, и однажды царевич Моу спросил Цзыюя:

— Почему ты смеешься над моей любовью к Гунсунь Луну?

— Гунсунь Лун из тех людей, которые в учении не имеют наставника, а в жизни не имеют друга, — ответил Цзыюй. — Говорит он красиво, да глубины в его словах нет, ни к одной школе не примыкает, любит все странное и сочиняет нелепости, стараясь запутать людей и победить в споре. Ему под стать такие, как Хань Тан.

— Зачем говорить так несправедливо о Гунсунь Луне? — возразил сердито царевич Моу. — Где доказательства твоей правоты?

— Я смеюсь над тем, как Гунсунь Лун обхитрил Кун Чуаня. Он сказал, что у хорошего стрелка острие последующей стрелы попадает в оперение предыдущей, одна стрела другую настигает и направляет в полете. И когда первая стрела достигает цели, вторая вонзается ей в оперение, а за нею следующая, так что со стороны кажется, будто лучник выпустил одну стрелу. Кун Чуань очень тому удивился, а Гунсунь Лун добавил, что так бывает еще не у самого лучшего стрелка. Вот Хун Чао, ученик Пэн Мэна, однажды рассердился на жену и решил попугать ее. Он взял большой лук, который зовут Вороньим Клювом, вставил в него стрелу из циского бамбука с вэйским оперением и выстрелил ей прямо в глаз. Стрела коснулась ее глаза так мягко, что жена даже моргнуть не успела и упала на землю, не подняв пыли. Позвольте спросить, станет ли умный человек говорить такое?

— Слова мудрого, конечно, недоступны пониманию глупцов. Если острие последующей стрелы касается оперения предыдущей, то происходит так потому, что стрелок каждый раз спускает стрелу совершенно одинаково [34]. А если стрела касается глаза и тот даже не моргает, то это потому, что сила стрелы была исчерпана.

— Ты — ученик Гунсунь Луна и не можешь не приукрашивать его недостатки. Я расскажу тебе о самом постыдном случае. Вот что сказал Гунсунь Лун, когда захотел посмеяться над правителем Вэй:

Когда есть мысли, нет разумения.

Если на что-то указываешь — значит, это не существует.

Стараясь что-то понять, делаешь это непонятным.

Тень летящей птицы не движется.

Волос выдержит натяжение в тысячу пудов.

Белая лошадь — не лошадь.

У теленка-сироты никогда не было матери [35].

Невозможно и перечесть все примеры его издевательств над разумными понятиями и здравым смыслом.

— Но ты считаешь эти высказывания неразумными только потому, что сам их не понимаешь. На самом деле ты сам ведешь себя неразумно. Слушай же:

Если нет мыслей, то разум в единстве.

Когда ни на что не указываешь, все существует.

Что исчерпает вещи, существует вечно.

“Тень летящей птицы не движется”: объяснение в том, что она замещается.

“Волос выдержит натяжение в тысячу нудов” — когда силы сжатия и растяжения уравновешивают друг друга.

“Белая лошадь — не лошадь” — ибо имя существует отдельно от формы.

“У теленка-сироты никогда не было матери” — потому что, когда у него была мать, он не был сиротой.

— Ты думаешь, что все изрекаемое устами Гунсунь Луна — сладчайшая песнь? Ты пойдешь за ним, даже если он будет исторгать звуки через другое отверстие?

Царевич Моу замолчал надолго, а потом собрался уходить, сказав:

— Дозволь через несколько дней еще раз прийти и побеседовать с тобой.

Яо правил Поднебесной пятьдесят лет и не знал, порядок в ней или беспорядок, поддерживает его народ или не поддерживает. Он спросил об этом людей из свиты — и те тоже не знали, спросил гостей, приезжавших ко двору, — и те тоже не знали, спросил людей на полях — и те тоже не смогли ответить. Тогда Яо пошел бродить переодетым по дорогам и услыхал, как мальчик пел песенку:

Поставили нас, чтобы вскармливать народ

И каждый предела достиг.

Ничего не ведая, ничего не помня,

Следуем правилам царственных предков.

Яо, обрадовавшись, спросил его:

— Кто научил тебя так петь?

— Я слышал эту песню от знатных мужей.

Тогда Яо спросил об этой песенке своих сановников, но те знали только, что она пришла из глубокой древности. Яо вернулся в свой дворец, призвал Шуня и отрекся от престола. Шунь не стал из вежливости отказываться и принял отречение.

Гуань Инь-цзы сказал:

Если в себе не имеешь, где пребывать,

Все вещи откроются тебе.

Будь текуч, как вода.

Будь покоен, как зеркало.

Откликайся, словно эхо [36].

Поэтому Путь подобен всем вещам. Вещи могут идти против Пути, но Путь не может идти против вещей. Тот, кто умеет жить в согласии с Путем, не смотрит глазами, не слушает ушами, не думает умом. А тот, кто хочет постичь Путь посредством зрения и слуха, чувств и знания, не достигнет желаемого.

Всматривайся в него впереди —

И он окажется позади.

Пользуйся им — и он заполнит весь мир;

Пренебрегай им — и никогда не отыщешь его.

Никакая мысль не может сделать Путь несуществующим, и никакое отсутствие мысли не может сделать Путь существующим. Постигнет его лишь тот, кто познает его в безмолвии и даст ему созреть естественно.

Знать, не питая страсти, и свершать, ничего не делая, — вот истинное знание и истинное деяние. Отбрось невежество — и как сможешь ты питать страсть? Отбрось суетность — и как сможешь ты погрязнуть в делах? А быть подобным кому грязи или куче пыли — не есть естественность, даже если ничего не делать.

[30]

Глава IV. Конфуций

В данной главе, как и во многих сюжетах книги Чжуан-цзы, великий мудрец Конфуций выступает глашатаем даосской мудрости, доказывая бесплодность как раз того, за что ратовал настоящий исторический Конфуций, — книжного учения и знания. Другим объектом критики — как и у Чжуан-цзы — оказываются древние софисты, любившие демонстрировать внутреннюю противоречивость и, следовательно, несостоятельность людского “мнения”. Впрочем, автора “Ле-цзы” скорее забавляют, чем возмущают, словесные ухищрения софистов.

[31] Имеется в виду последний период жизни Конфуция, который стал временем его наибольших неудач, но и наибольшего величия.

[32] Имеются в виду три древнейших правителя мира, согласно китайской традиции. В разных источниках к ним причисляются различные лица. Чаще всего упоминаются Фуси, Шэньнуи и Нюйва.

[33] Говоря о мудреце в Западном крае, Конфуций имеет в виду, вероятно, Лао-цаы, который, по преданию, в конце жизни ушел на Запад и остался там навсегда. Некоторые толкователи усматривают здесь намек на Будду.

[34] Смысл этой истории заключается в том, что лучнику даже нет нужды целиться в хвост предыдущей стрелы, если он выпускает стрелы непрерывно. Судя по замечанию комментатора “Ле-цзы” Чжан Чжаня (IV в.), в его эпоху этот парадокс летящих стрел, составляющих одну большую покоящуюся стрелу все еще пользовался популярностью.

[35] Приводимые здесь софизмы Гунсунь Луна можно сопоставить со сходным перечнем, содержащимся в 33-й главе книги “Чжуан-цзы”. В целом аргументация Гунсунь Луна основывается на противопоставлении единичного и всеобщего, состояния и качества, вещи и понятия. По Гунсунь Луну, всякое понятие — и прежде всего понятия пространства и времени — внутренне противоречиво и, следовательно, несостоятельно.

[36] Данное высказывание, приписываемое Гуань Инь-цзы, встречается также в тексте “Чжуан-цзы”.